Поле Куликово
Шрифт:
– Скажи, Есутай: можно ли идти в поход с воинами, у которых ржавые мечи, негодные луки, у которых даже нет щитов, а кони с набитыми холками и треснутыми копытами?
– Повелитель, в тумене таких воинов мало. Завтра их не будет, - сказал темник.
– Тумен не может состоять из одних отборных сотен, ты это знаешь.
Гримаса усмешки оживила лицо Мамая, глаза сверкнули из-под рыжих ресниц.
– Мало сегодня. А сколько их станет после первого большого перехода?.. Ты не устал, Есутай? Тумен - велик, а ты - стар.
Ничто не изменилось в лице военачальника, только дрогнула шёлковая плеть в руке да ниже склонилась голова. По свите прошёл говор, и от передних всадников, уловивших речь Мамая, тоже
– Я всю жизнь провёл в седле, - сказал Есутай, - мой меч верно служил всем ханам Золотой Орды.
– Мамаю почудился нажим в словах "всем ханам", его глаза широко открылись, руки уползли в рукава халата.
– Я не искал себе почестей и славы, Орда ценила мой меч. С тобой вместе я привёл к покорности вышедшие из повиновения улусы, которые взбунтовал хан Мурат, и теперь по обе стороны Итиля простирается власть нашего государства, твоя власть. С Бегичем я ходил к Понтийскому морю, мой конь топтал долины и снега Кавказа, ныне десятки племён, что живут за Кубанью и Тереком, платят дань Орде и присылают тебе всадников для войны. С Араб-шахом я усмирял русов, мы пригнали в Орду тысячи невольников и много кибиток добра. Не из тех ли трофеев золотой пояс, что украшает твой живот? А сколько походов совершил я в восточные степи и за Каменный Пояс, отгоняя диких кочевников!..
– Я помню твои старые заслуги, - прервал Мамай речь темника.
– Но всякий большой военачальник должен вовремя уступить место молодому, чтобы его слава не обросла плесенью насмешек. Даже Повелитель сильных последние годы провёл в золотой юрте, посылая во все стороны сыновей и полководцев. Ведь когда трясущийся от старости хан или мурза выступает перед сильным народом, изображая вождя, он только думает, что величествен и красив. Он смешон и глуп - это замечают даже бродячие собаки. Повесь он хоть на нос золотые побрякушки - трухи не скрыть...
Есутая словно плетью хлестнули, но Мамай, возвышая голос, говорил и говорил:
– Самое опасное - в другом: такой повелитель не управляет народом и войском, ибо его глаза плохо видят, руки плохо держат поводья, тело ищет покоя, а душа - лести. Рано или поздно он попадает в окружение клики льстецов, пройдох и корыстолюбцев, они забирают в свои руки ту власть, которая дана правителю, но которой он уже не может владеть. А власть клики - самая страшная. Устраивая свои делишки, заботясь лишь о собственном благополучии, эти люди плодят новых негодяев, развращают народ и губят государство. В твоём тумене я обнаружил со стороны начальников неуважение к моим приказам и заветам Повелителя сильных. В твоём тумене поставщики обманывают воинов. В твоём тумене продают коней перед походом, торгуют вином пришлые люди, а начальники пьянствуют. Не уже ли всё это дозволяет темник Есутай, тот Есутай, с которым я усмирял врагов Орды? Ты уже не можешь крепко держать поводья власти, туменом должен командовать сильный начальник!
Последние слова Мамай почти кричал и словно бросал камни в людское море, а волны ропота разбегались, достигали других тысяч, возвращались и сталкивались, рождая пену. Наконец гул стал угрожающим, и Мамай насторожился:
– Что - это?
Есутай усмехнулся:
– Войско слышит твои слова, повелитель. Войско не хочет над собой другого начальника.
Мамай вскочил. Телохранители придвинулись, и десяток конных нукеров тоже подступило вплотную. "Есутай!
– ловил Мамай в гуле тысяч.
– Слава Есутаю, слава храброму покорителю ста народов!.. Есута-ай!.." Рука потянулась к поясу... Ропот не утихал, стена войска, всегда послушного ему, надвигалась, превращаясь в силу, и слово "Есутай" гудело в тысячах глоток. Пот выступил на лбу, Мамай оглянулся. "Купленная" им отборная тысяча скалой чернела на фланге тумена, там же стояла
Порыв ветра остудил лицо, стена словно отпрянула, затихая. Пока Мамай молчал, и слова-камни не летели в людское море, оно замирало. Мамай оттолкнул телохранителей, увидел лица мурз: одни - испуганные, другие - злорадные, и последние он запомнил. Прохрипел:
– Коня! Призовите ко мне начальника первой тысячи!
Вскочил на белого аргамака, вырвал знак военной власти, трубы пропели "Внимание и повиновение!", последние волны ропота, откатываясь, замерли, даже лошади прекратили возню и визг.
Нет, не Есутай нужен этой своре. Отведав плетей, она испугалась нового господина, у которого слово и плеть действуют заодно. Пусть оставят себе Есутая для утешения, его всё равно не прогонишь, но плеть они получат.
Гарцуя на коне, он слышал, как разливается вокруг тишина, но вот словно обвал родился где-то, нарастая: к середине войска шла охранная сотня на гнедых конях, а за ней отборная тысяча на вороных, закованная в броню, качала лес копий. Она на ходу перестроила фронт, остановилась позади сменной гвардии лицом к войску. До чего ж хотелось Мамаю обрушить гнев на ближнюю из строптивых тысяч - перепороть, разогнать, раздать по малому отряду в другие тумены!
– но это не так просто, и он сначала был лисицей, а уж потом волком. Войско должно принадлежать Мамаю - до последнего всадника.
– Мои храбрые богатуры!
– произнёс звенящим голосом, и бирючи передали его слова от тысячи к тысяче.
– Вы знаете, зачем я провожу строгие смотры, заботясь о силе и славе войска, исполняя заветы того, кто покорил нашему племени семьсот двадцать народов. Сила Орды - порядок. Повелитель сильных говорил, что даже командующий стотысячной армией заслуживает смерти, если он не выполнит приказ своего правителя.
Мамай крутнулся в седле, опалил взглядом темника и продолжил:
– Но кто - исполнителен и предан своему повелителю, тот - страшен врагу и дорог нам. Сегодня я уже отметил наградами воинов первой тысячи, я знаю: славные джигиты есть и в других. Тумен готов к битвам, и потому я выделяю из своей казны тысячу цен лошади серебром для выдачи воинам соразмерно их отличиям в службе, а мои люди проследят, чтобы серебро было распределено по справедливости".
Ревели шесть тысяч глоток, прославляя повелителя, его щедрость и справедливость. Губы Мамая кривились. Как мало нужно, чтобы купить человеческое стадо! Тысяча цен лошади - для каждого из них это сказочное богатство, а подели на весь тумен - горстка серебра, и то, гляди, как бы не осело наполовину в кошельках начальников.
– ...У меня много туменов, и я не могу дать вам сегодня больше. Зато скоро я отдам вам города врагов - там всё будет ваше. А пока велю темнику Есутаю выделить от себя также цену пятисот лошадей для награждения тех, кто - достоин.
Пока войско восторженно ревело, Мамай косился на Есутая. Темник - глух к богатству, но цену пятисот лошадей наскребёт, в крайнем случае, потрясёт своих наянов - пусть они обозлятся на господина.
– Моя награда серебром не должна попасть лишь к тем, кто сегодня получил отличия в виде красных рубцов на спине.
Хохот покатился по рядам всадников. Да, они испугались плети, но сейчас каждый, кого она не коснулась, сожалел, что нукеры и исправники не перепороли всех остальных, что в общем-то наказанных обидно мало... Знал Мамай, как управлять человеческой стаей: буди в ней жадность, вовремя бросай кусочки жратвы, держи впроголодь и дразни обещанием жирного куска, которым она вот-вот насытится до отвала, - и стая побежит за тобой, готовая растерзать всякого, на кого её натравишь...