Поле Куликово

Иванов Сергей Иванович

– Ещё хан Хидырь говорил мне: Русь стала другой, Орда - тоже. Хватит нам разорять русов, иначе дойдёт до большой беды. Жить за счёт других народов, оказывается, опасно. Орда уподобилась барсу, который вскочил на спину буйвола и загнал его на тропу над пропастью: вот-вот оба полетят. Пора заменять нам иго союзом, ясак - торговлей. С русами дружить и торговать приятно и выгодно - они не мелочны, а земля у них - богата.

– Отец, для того ли Повелитель сильных покорил половину вселенной, чтобы мы теперь уступали права хозяев?

– Права... Русы ведь тоже говорят о своих правах. Ты - молод, а у молодости - одна правда, которую ей навязывают властители. Но это - их правда, им она - выгодна. Мудрецы учат: у жизни всегда - две стороны. Я жалею теперь, что всю жизнь больше доверял мечу, а не книгам и поучениям мудрых людей... Знаешь, Иргиз, спросил я себя: что

же принёс мой меч и мне, и Орде за тридцать лет?
– и будто всю нашу историю увидел. Уж и не знаю, прославил Повелитель сильных племя монголо-татар или погубил народ? Тот народ, который должен был врастать в землю своих предков, пасти на ней табуны, строить города и каналы, чтобы стадам хватало источников. Чтобы из той земли извлекать полезные камни и металлы, выращивать на ней плоды - ведь земля наших предков была огромна: от северных лесов до жарких песков. Но Чингиз погнал свой народ завоёвывать чужие земли и распылил кочевые племена по миру. Где - его великая империя? Она распалась на враждующие ханства, и может так случиться, что ордынские племена исчезнут. Хан Хидырь заметил самое страшное: Орда привыкла жить за счёт других народов, но так вечно не проживёшь. Сила наших предков - в том, что они были свободные кочевники, умеющие не только воевать, но и трудиться, кормить себя и ханов собственными руками. Теперь же каждый, вплоть до последнего табунщика, рассчитывает поправить дела военной добычей. Мамай платит войску серебром, а откуда - его серебро? Его дают наши данники. И любые ордынские дыры - падёж ли, бескормица, усобицы - мы снова латаем данью, которую рвём с кровью, обозляя подвластные народы, заставляя их объединяться, точить мечи против нас, как это происходит на Руси. Надолго ли нас хватит?

– Отец, ты говоришь страшные слова.

– Да, сын, но это - тоже правда. Главная правда.

– Где же - выход, отец?

– У нас есть надежда. Эта надежда - Русь.

– Отец, я не понимаю тебя!

– Да, сын, Русь. Дважды ходил я в земли русов с войском. Много раз - с посольствами прежних повелителей. Видел я русов в бою и в работе. Никто так не привязан к своей земле, как они. Сто и сорок лет ордынцы несли им разорение и погибель, они же сегодня - сильнее, чем - при Батые. Орда заставила их князей быть вместе - хоть этим я сегодня утешаюсь. Одну-две битвы Орда ещё может выиграть, но Руси ей не одолеть. Сейчас на Русь нападают со всех сторон - и мы, и Литва, и немцы, и шведы - русы же только защищаются, а враги начинают их бояться. Зачем бы Мамаю собирать такие силы против Москвы? Я, старый воин, говорю тебе, сын: сегодня такого войска, как у Дмитрия, нигде нет. Если Москва соберёт всех удельных князей вместе - от Орды и её союзников полетят клочья. Куда нам тогда деваться? Мы ведь на этой земле - пока гости. У Орды ещё нет глубоких корней, и живём мы по-волчьи, выскакивая из своего логова, хватая добычу и снова прячась. А на сильного волка всегда найдётся сильнейший волк. Из степи идут новые племена, они уже терзают Орду. Русь не столкнёшь с Земли, её корни - в её городах и погостах, в её церквях, в её песнях и сказках, которые, как и люди, имеют одну Вечную Родину. Орда выживет, если прислонится к Руси, вольёт в неё свою кровь, и эта кровь даст великих сыновей - не важно, будут они именоваться русами или татарами. Но ордынские ханы и мурзы боятся этого. Они считают себя властелинами мира, перед которыми все должны трепетать. Ордынский барс впадает в безумие - он терзает буйвола и не видит, как высоко вознеслись рога и как глубока пропасть. Наверное, зверь иначе не может, но мы-то - люди!

– Отец, но разве у русов нет ненависти к Орде?

– Много ненависти, сын. Было бы непонятно, если бы её не было. Довольно одного Батыя, чтобы нас возненавидеть на тысячу лет. А сколько их было, батыев помельче!.. Я - тоже... Но ты слушай, Иргиз. Мне говорили: после Вожи русы не мстили нашим. И рабам-ордынцам у московских бояр живётся лучше, чем - русским рабам в Орде. Думай об этом, сын... Я знаю, почему русы – незлопамятны. Для них люди другого племени - тоже люди, как они. Такой народ – силён. Как бы

Мамай не увидел вторую Вожу, только более страшную?

– И всё-таки я боюсь твоих слов, отец. Я подумал о нашем рабе Мишке. Это он станет выше ордынских наянов?

– Ты видел пока русов только в цепях. В Москве ты увидишь их без цепей. Тогда поймёшь меня. Ты ведь умеешь думать, а в наше время - это большое достоинство... Когда Русь сбросит иго, Она вернёт свои земли, отнятые соседями, станет большой и могучей. Я думаю, многие народы, ныне теснимые, тогда придут к Ней искать защиты от врагов. В том союзе племён найдётся место и нашему народу - вот в чём наша надежда. И я хочу, чтобы до тех времён дошла хоть одна весть, что в наши дни были ордынцы, непохожие на Батыя и Мамая... Что так смотришь, сын? Думаешь, один я пришёл к этой мысли? Если бы старые воины, ходившие со мной в русские земли, обнажили свои мысли до той наготы, до которой обнажает перед мужем своё тело любящая жена, ты услышал бы от них похожие слова.

– Отец! Если так, почему ты не идёшь к Дмитрию?

Есутай усмехнулся:

– Ещё не пришло время ордынским мурзам поступать на службу к московскому князю. Может, ты застанешь такое время. Сейчас многие воины не поймут меня. И среди наянов немало моих друзей - на них падёт месть Мамая. Да и князь Дмитрий, я думаю, не поверит мне.

– Как же тогда он поверит моим словам?

– То - не твои слова. Князь Дмитрий услышит мои слова из уст моего сына. Его люди, конечно, донесут, что Есутай ушёл. Верить или не верить моим вестям - его дело. Но, услышав, он их запомнит. Это - немало. Ведь ты же не тумен к нему ведёшь, который в битве может ударить в спину...

Есутай взглядом проводил Иргиза. Хорошо, если бы он остался у Дмитрия - ведь его не скоро потянет в степь искать следы очага у старой отцовской юрты. Иргиз искусен в боевом деле - с детства в походах с отцом, - а князь Дмитрий, слышно, принимает опытных воинов с охотой. В Московской земле теперь немало осело татар, будет их и больше - не затоскует сын. Только бы принял его Дмитрий. Не хотелось Есутаю уводить сына в степь за Каменным Поясом, где хорошо кочевать лишь табунщикам, пастухам и охотникам. Сын знает иную жизнь, он там изведётся. В Орде оставлять нельзя - Темир-бек сживёт со света...

Когда закатилось солнце, у кибитки Есутая затопали кони. Сын вошёл одетый по-походному.

– Сядь рядом, - сказал Есутай, указывая подушку.
– Ты веришь своим воинам?

– Да, отец. Мы ведь вместе росли.

Есутай вынул из сундука два мешочка.

– В большом - серебро. Хватит надолго тебе и твоим воинам. В меньшем - золото. В городах оно - большая сила, но и опасность в нём - большая. До поры молчи о нём... А это береги больше золота и серебра, здесь - ключи к сердцу русов и их князя...

Есутай достал из сундука икону в серебряном окладе, осыпанном бриллиантами; огранённые камни засверкали в свете каганца, голубым огнём вспыхнул алмаз с голубиное яйцо, венчающий оклад.

– Спрячь на груди и не вынимай до Москвы.

Иргиз попятился.

– Это же Мать русского Бога!

– Я вижу, ты знаком с русским Богом и Его Матерью. Не бойся Его. Всесильный Бог - един, только зовут Его по-разному. Ты ведь - не такой уж правоверный мусульманин. Я - тоже. Мамай носит чалму теперь чаще, чем - боевой шлем, а сам шлёт ярлыки и дары русским епископам, чтобы они молились о его здоровье. Чего же бояться тебе?.. Знай: эту икону русские называют чудотворной. Её взяли в Нижнем во время набега. Я выменял её на того вороного, за которого отдал табун в две сотни кобылиц. Надеялся, эта русская святыня когда-нибудь пригодится.

Есутай помог сыну расстегнуть панцирь, повесил на шею образ Богоматери на шёлковом шнурке.

– Теперь - последнее.

Он хлопнул в ладоши, за стенкой кибитки послышались шаги, откинулся полог, пригнувшись, вошёл рослый воин в боевом снаряжении и небрежно накинутой епанче.

– Слушаю, хан.

Иргиз вздрогнул, его глаза округлились. "Не может быть!" Воин говорил голосом раба Мишки, волосатого, звероподобного существа с прикованной к ноге колодкой. Мишка ходил за овцами, спал с ними и, по мысли Иргиза, ничем не отличался от этих животных. Сейчас перед ним стоял плечистый молодец, русоволосый, ясноглазый, чисто выбритый; его лицо казалось немного смешным, оттого что лоб и щёки были смуглыми от солнца, а на месте, где росли усы и борода, кожа светилась синеватой белизной. Но тяжёлый, льющийся блеск чёрной байданы, ордынский шлем, кривой меч на бедре, который он придерживал левой рукой, придавали ему внушительный и суровый вид. Если бы не голос, Иргиз не узнал бы Мишку.