Поле Куликово
Шрифт:
Мамай взвыл от бешенства. Это он с Темир-беком придумал кровавую потеху, уверенный, что она станет не только лучшим зрелищем на празднике и тренировкой для трёх сотен всадников, но и возбудит в зрителях жажду крови и битв, а московскому послу покажет, что ждёт русское войско. Он приказал согнать вместе несколько сот степного сброда, приодеть под русских пешцев, вооружить трофейными щитами и дрянными пиками, дать плохонькие кольчуги и, построив, вывести на избиение. Несчастным сказали, что бить их всерьёз не станут, в худшем случае постегают плетьми, да и отпустят, поэтому и всадники особого сопротивления не ждали. Но к степному сброду, которого показалось
– Трусы!.. Болваны!..
Мамай топал ногами, и в его памяти мелькнуло давнее, казалось забытое навеки. Он, мальчишка, с палкой в руке гонится за рыжим зверьком, не раз забиравшимся в юрту, настигает его у норы, замахивается, - и в этот момент зверёк обернулся, подпрыгнул, взвизгнул, показав зубы, и он, Мамай, отпрянул в таком испуге, что в груди похолодело. Не ожидал!.. Пока одумался, зверёк юркнул в нору...
Но тут не маленький зверёк - больше, сотни людей, знающих, что им пощады не будет, шли на ханский лагерь. Приближение этого грозящего копьями человеческого ежа здесь, посреди Орды, заставило содрогнуться Мамая. Он воочию видел тот лучший боевой строй, который способна создать копьеносная пехота против любой конницы. А если бы русы успели объединить вокруг себя те сотни степного сброда, который гибнет сейчас под копытами разъярённых всадников?!
"Витязи мои милые, соколы сизые, воины святорусские, - шептал посол.
– Покажите им, как умирают в бою русские люди!.."
– Нукеры!.. Где - мои нукеры?
– топал ногами Мамай.
Завизжали женщины, многих блюдолизов из свиты как ветром сдуло, лишь темники и нукеры сгрудились вокруг Мамая. Но уже топотали по полю две отборные сотни, всегда стоящие наготове, и батыры - участники состязаний, следившие за опозоренными соплеменниками, которых вместо наград ждут плети, теперь хлынули с окрестных высот лавой. Мамай опомнился.
– Остановите их!
– заорал он.
– Окружить русов и не трогать!
Он уже понимал, что, не останови избиения русов, многие подумают - Мамай испугался сотни измождённых рабов. Нет, он вызвал нукеров, чтобы спасти этих несчастных.
– Бейбулат! Усади гостей на места да вороти трусливых шакалов из свиты. Они заслужили плетей, но пусть лучше их бледные лица сгорят от стыда. Коня! Послу тоже!
Вслед за Мамаем Тетюшков подъехал к строю русских, окружённых конными ордынцами. Боевой квадрат щетинился копьями и не подпускал к себе вражеских всадников. Здесь были молодые и старые люди, но все - худые и обросшие. Лица и одежда многих - в крови, глаза сверкают ненавистью из-за щитов, в них отчаяние, смешанное с упоением яростью боя. Какое счастье для раба - умереть с оружием в руках!
– Поднимите копья, храбрые воины! С вами говорю я, повелитель Золотой Орды, и обещаю: никто вас больше не тронет.
Железная щетина лишь колыхнулась.
– Вы не верите слову повелителя?
– крикнул толмач.
– Не верим!
– раздалось из строя.
– Научились не верить!
Мамай усмехнулся и произнёс:
– Если бы я хотел вас раздавить, довольно было бы слова.
– Дави! Пока мы - колючие.
Мамай засмеялся:
– Твоя храбрость мне нравится, старик. Иди ко мне на службу.
Старик промолчал, и Мамай по-своему истолковал его молчание: не верит.
– Своей храбростью и воинским умением вы доставили мне удовольствие. Не то, что те тарбаганы, которые превратились в падаль для ворон.
– Люди ж были! Вы обманули их и посекли.
– Люди? Люди умеют постоять за себя в бою, как вы постояли. За то дарую вам жизнь и свободу. Кто захочет, останется в моём войске. Кто не хочет - пусть уходит.
Старик молчал, раздумывая.
– Прикажи, повелитель, я поговорю с ними, - процедил сквозь зубы Темир-бек.
– Молчи, темник. Порубить их - немного чести. Создать в нашем войске отряд московитов - то первая рана Дмитрию.
– И уже громко.
– Вы снова не верите мне? Так. Со мной - посол московского князя, он знает твёрдость моего слова.
С какой надеждой глаза обречённых обратились к русобородому всаднику!
– Правда, што ль, боярин, посол ты аль нет?
– Правда, - сказал Тетюшков, и так ему стало тяжко, словно обманывал этих людей в их последней надежде.
– Наш,- произнёс старик, заблестев глазами.
– Аль не признал меня, Захария? Иван - я, Иван Копьё... Помнишь Ивана?
– Иван?!
– прошептал Тетюшков, с трудом узнавая друга, три года назад сгинувшего с торговым караваном в Кафу, который он охранял.
"Старик" оборотился назад и сказал:
– Што, ребята, поверим ещё раз татарскому царю? Теперь, коль што, на Руси услышат про нас.
Воины начали бросать копья, мечи, щиты и камни.
– Кто хочет служить татарскому царю, отходи на левую руку, кто не хочет - на правую.
Скоро вся рать стояла справа от Ивана Копьё.
– Повелеваю!
– заговорил потемневший Мамай.
– Накормите их и отпустите. Но когда солнце зайдёт за край степи, кто не покинет пределы Орды, снова станет рабом.
Потрясённый Тетюшков ехал обратно среди мрачных мурз. Он ненавидел себя - будто помог владыке степи обвести соплеменников. Ведь и самому здоровому человеку не уйти до заката из пределов Орды. На лошади-то не ускачешь! Как помочь несчастным, пока они обладают этой призрачной свободой? Представить страшно, что ждёт их, когда кончится назначенный Мамаем срок. Купить коней? У кого? Кто осмелится навредить Мамаю? Разве Бейбулат?.. Сегодня отпадает - Мамай отличил его перед другими наянами. Может, хан Темучин, которого зовут Темучином за внешнее сходство с Чингисханом? Он больше других злобится, что Мамай оказал честь Бейбулату...
Занятый мыслями, Тетюшков не видел, как Мамай наклонился к уху ближнего мурзы: он приказывал, чтобы ни один из русов не пережил нынешнего заката.
Русов увели, раненых добили, толпа заранее пригнанных рабов убрала трупы, ристалище перед холмом снова приняло праздничный вид, лишь прибавилось мух, летящих на кровь с окрестной степи.
Лучники стреляли по живым мишеням, и когда остались самые искусные, над толпой выпустили стайку голубей. Цель - труднейшая, и вздох сожаления уже пронёсся среди зрителей, оттого что пёстрое облачко лишь колыхнулось, пропустив сквозь себя десяток смертей, когда светло-сизую голубку, летящую над свитой, будто змея клюнула в бок. Трепещущий ком упал на ковёр возле ног царевны, Наиля с жалостью смотрела, как птица последний раз ударила крыльями, как потух её зрачок, окольцованный красноватым огоньком, и кровь закапала из раскрытого клюва.