Поле Куликово

Иванов Сергей Иванович

– Твой тумен, Бейбулат, подготовлен хорошо.
– Мамай помолчал, заметив, что принц высоко задрал крысиную морду.
– Другие - ещё лучше. Но войско на смотре и войско на войне - не одно и то же. Даже старые волки поджимают хвосты, когда бык не бежит от них, но бросается в бой, наклонив рога. Не кажется ли иным ордынским волкам жирный московский бычок безрогим?

Мурзы молчали.

– Мы стоим у Дона не первый день, а кто из вас ответит: где сейчас - князь Дмитрий? Что он замышляет? Сколько - у него войска? Где - оно?.. Ну!..

Мурзы и наяны опустили головы

под взглядом правителя. Наконец, кто-то заикнулся:

– Повелитель командует войском Орды, ему - известно всё.

– Чтобы повелитель знал всё, начальники передовых и боковых туменов должны ежедневно присылать ему вести о враге. Где - они?

После паузы заговорил темник Батар-бек:

– Мной послано много людей в русские земли - высматривать, слушать, сеять полезные нам слухи. Но это пешие странники, от них вести приходят не скоро. Конные отряды начнут возвращаться сегодня или завтра. Ближние разъезды сообщают: порубежье - спокойно.

– Благодарю, Батар-бек, но порубежье уже - неспокойно. Теперь русы увидели плеть, страх мы посеяли, и надо прекратить разорение ближних сёл. Иначе в первые дни нам придётся идти через пустыню. Пусть граница успокоится - тогда всё будет наше.

Кулаки Мамая сжались до белизны - вспомнил Авдула: "Как же я мог пощадить трусов!"

– Что делается в рязанских землях, мне - известно. Но кто мне скажет, где теперь - Дмитрий?

– Пойманный нами странник говорит, что Дмитрий от твоего гнева укрылся в Новгороде с женой и детьми, - раздался голос Алтына.

– Наш человек Федька Бастрык, сидящий в земле рязанского князя, прислал своих людей с возами ячменя. Они уверяют, что Дмитрий собрал свой полк и затворился в Москве, - прозвучал писклявый голос Бейбулата.

– Мои люди пытали пленного руса из воинской сторожи, и он уверял, что князь с воеводой Боброком отправился к другим князьям за помощью. Войску он не велит покидать московские стены, - раздался голос начальника одного из головных туменов.

– Так. Две вести - похожие, и они совпадают с моими. А Федьку пора пересадить в Москву.

– Повелитель!
– заговорил Алтын.
– Разве нам не довольно того, что Дмитрий не хочет исполнить твою волю?

У входа зазвучали голоса, откинулся полог, вошёл запылённый сотник сменной гвардии.

– Дерзкий! Как ты смеешь врываться на совет ханов?
– крикнул пожилой чингизид Темучин, но сотник и не глянул на него.

– Повелитель! К тебе - посол московского князя Дмитрия!

Мамай вскочил.

– Где - он?

– Здесь, в твоём курене. Я привёз его. За ним идут люди с богатыми подарками, я приставил к ним нукеров.

– Давай посла!

– Он просит переодеться с дороги.

– Веди! Мне нужен посол, а не его кафтан!
– метнул взгляд по лицам мурз - будто провёл лезвием.
– С послом говорю я. Всем молчать и слушать.

Вошёл просто одетый русобородый, приземистый мужчина средних лет. Серые глаза его оглядели высокое собрание, он поклонился Мамаю и заговорил:

– Тебе, царю Золотой Орды, владыке восточных и полуденных народов, кланяется мой государь, великий князь Владимирский

и Московский Дмитрий Иванович. Он шлёт тебе свои подарки и велит справиться о твоём здравии.

– С чем приехал, Захария?
– спросил Мамай. Этого человека, московского посла Захарию Тетюшкова, он не раз принимал в своей столице.

– Шлёт тебе мой государь и золото, и драгоценные ткани, и чёрных соболей...

– Я - не о том, - перебил Мамай.
– Где - ответ князя на моё письмо?

Захария распахнул полы кафтана, извлёк с груди свиток пергамента, протянул с поклоном. Один из телохранителей выхватил свиток, осмотрел, понюхал, хотел передать придворному толмачу, но Мамай протянул руку, схватил пергамент, сломал печати, развернул грамоту, впился глазами. В первый момент его лицо отразило изумление, потом - гнев.

– Не ошибся ли твой князь, посылая ко мне эту грамоту? Не выпил ли он перед тем мёда?

Посол стоял перед Мамаем свободно и прямо.

– Мой князь не любит медов. И грамоты он не перепутал. Москва готова и дальше платить дань, какую платит ныне. О большем речи быть не может.

Слова посла вызвали крики мурз. Ещё миг - и его разнесут в клочья. Мамай властным жестом заглушил голоса.

– Ты, Захария, верно служишь своему государю. Не знаю, чем он тебя наградит за службу, но такого вестника, каким ты ко мне явился, достойно то, что отпало от моей ноги.

Мамай сорвал туфлю и швырнул в грудь посла. Лицо Тетюшкова осталось спокойным, лишь темень прошла в глубине серых глаз.

– А дары Дмитрия я принимаю. Слышите, мурзы? Возьмите московские дары да купите на них плетей. Нынче нам много плетей понадобится.

Мамай искал в лице посла смятение и страх, но не находил. Вот так же стоял перед ним и тот русский воин, схваченный в степи, которого он, Мамай, отправил к Дмитрию с предостережением от непокорства. Они что, не боятся смерти? Чепуха! Смерти боится каждый человек, даже отчаявшийся самоубийца, сыплющий яд в пиалу с водой. Но Мамай знал: бестрепетно смотрят в лицо врага люди, которые чуют за собой силу. Ибо, умирая, знают, что смерть их будет отмщена. Одно движение руки, и посла поволокут в пыли - бить, топтать, ломать кости, рвать жилы. Убьют тело, а Дух будет стоять перед глазами, и за Ним - сила отмщения. Ведь казнь посла способна разъярить целый народ. Трусов казнить легко, они не помнятся, храбрых казнить страшно - они навечно остаются в памяти с гордостью и презрением во взгляде. Какая всё-таки загадочная и странная сила - смелый человек!

– Не трогать его!
– крикнул гудящим мурзам.
– Посла не казнят. Посол говорит устами своего государя. Мы услышали дерзость моего улусника Дмитрия, он за неё и ответит. Ты, Захария, - смелый человек и верный в службе. Иди ко мне. Я - сильней и богаче Дмитрия, верных людей ценить умею. За туфлю не гневись - то награда за княжескую службу. За ханскую службу и награды будут ханские.

Мамай заметил облегчение в глазах Тетюшкова. "Не верил, что уйдёт живым. И ты, московский посол, боишься смерти".