Поле Куликово
Шрифт:
– Тысяцкой - я, город - на мне, народ валит, в делах каждодневно - где уж мне с каждым лазутчиком?..
– Значит, много ты их, лазутчиков, поймал?
Авдей икнул, утёрся рукавом собольей шубы - он прибыл к князю в полном боярском облачении, несмотря на жару.
– Слышал я, тебя Авдеем-бездеем кличут. Думал - для складу, ан нет, правда тут - немалая. Где - твой помощник Бастрык с иконой, что у татар отняли?
– Государь! Вот те Христос, никакой иконы не видел!
– Золота татарского тоже не видел?
Авдей покрылся потом.
– У меня оно - на войско думал отдать...
– А ты говорил - всё золото вернули татарам, - бросил Дмитрий князю Мещерскому.
– Мог ли подумать, государь, што
– Вот она, и к нам сия зараза приползла. Против неё только один способ хорош - руки рубить!
– Государь, вот те крест - на войско взял...
– Да, бояре, просмотрел я здешнего градоначальника. Коли хозяин - бездельник, в его огороде любые поганки произрасти могут. Вот они и завелись у Авдея-бездея. Да ещё и руки у тебя - нечисты. Оно ведь - одно к одному... Молчи! Кабы ты татарами занялся, не вышло бы столь позорного и преступного дела. Мыслимо ли?
– в войну с Ордой приходит в город отряд татар, а градоначальник поручает их десятскому стражи! И воеводе - ни слова.
Тысяцкий молчал, утираясь рукавом шубы.
– В иное время узнал бы ты, Авдей, всю тяжесть моей руки. Ибо бездействие начальника - преступление. Ныне же сдай службу. Станешь простым ратником в ополчении.
Авдей вскочил и сорвался на вой:
– Государь, помилуй! Я - твой боярин служилый, волен я уйти с твоей службы, когда захочу...
– Не волен, боярин!
– отчеканил Дмитрий.
– Ибо на Русской земле живёшь, дышишь русским воздухом, пьёшь русскую воду, ешь русский хлеб, пользуешься трудами русского мужика. Без этого ты - грязь. А служить я тебе велю Русской земле. Честно отслужишь - вотчину за тобой оставлю. Нет - отберу, и тебя предам суду. Ступай. Нынче же стань в ополчение.
Потупясь, молчали бояре. Фома пристально смотрел на великого князя.
– Фома, - оборотился к нему Дмитрий.
– Коли уж ты встрял в это дело, поручаю тебе и Бастрыка. Надобно его сыскать. Может, мы тут напраслину на него возводим.
– Государь...
Фома осёкся, потом заговорил:
– Сан - на мне, государь. Так уж вышло - не расстрижен доныне. Вечор был у епископа Стефана. Просил: хочу в рясе, с крестом в руке стать в битве. Дозволил...
Дмитрий покачал головой и рассмеялся:
– Ай да православная церковь! Попа в разбойниках пятнадцать лет держала и греха в том не видела. Вот бы чьё житиё-то составить: святого разбойника Фомы Хабычеева!
Бояре тоже посмеивались.
– Ну, какой ты - поп, Фома?
– спросил Боброк.
– Ты же - разудалый атаман. Тебе бы казаком сидеть на порубежье али начальником воинской сторожи. Иди на службу к нам, сотского я тебе сей же час обещаю. А там до боярского чина не далеко.
Фома, однако, оставался строгим, бояре тоже посерьёзнели.
– Не сердись, отче, на наши шутки, хотя в них - немало правды, - сказал Дмитрий.
– Помню я твою беду, помню, как по Руси ходил со словом, народ против Орды бунтовал. И то мне ведомо, что ты в жизни курчонка не зарезал, да и в твоих набегах ни единый человек не убит, кроме ордынцев да иных наших врагов. И твоё желание с крестом в руке умереть на поле брани уважаю. Но ещё нужен ты мне как воинский разведчик. Станем лицом к лицу с Мамаем - надевай рясу. А пока делай, что велю.
Не для Фомы - для бояр говорил всё это князь: пусть знают, что не душегуба он пригревал под своей рукой, но витязя добра и справедливости, тайного воина Москвы, который ежедневно рисковал умереть в петле или на плахе, как разбойник...
Когда остались Бренок, Боброк, Серпуховской и другие самые ближние, Дмитрий облокотился на кленовый стол, посмотрел в лицо каждого и произнёс:
– "Сто и пятьдесят тысяч... Поздно осенью, когда замёрзнут реки... Держи войско и не распускай до весны. Ясак не поможет..." Что скажете, воеводы?
– Я думаю, - сказал Боброк, - враг не стал бы уговаривать
– И я так думаю. К тому же мы от верного человека знаем, что Есутай ушёл от Мамая не по добру... Сто тысяч ордынцев и пятьдесят - союзники, число тоже совпадает с нашим. Ягайло и Олег - то само собой. И требование старой дани - лишь предлог. А вот эта новость немаловажная для нас: хотел Мамай зимой пройти по Руси. Летом он боится с большим-то войском застрять в наших болотах и реках. Да мы его ждать не станем. Завтра после смотра - в поход. Вельяминов подождёт у Лопасни, Ольгердовичей мы направим ближе к Непрядве - пусть они Ягайлу ещё попридержат вдали от Мамая. И чем скорее мы пойдём, чем дальше от нашей земли перехватим Мамая, одного, без союзников, тем - лучше.
– Ясно, государь, - за всех сказал Бренок.
– Теперь - в лагерь, к своим полкам. Отныне и до конца похода князья и воеводы - там, где - войско.
Тихое, в туманце, вставало утро над Коломной. Дмитрий плохо выспался, но его возбуждение не проходило. Вчера он даже словом не обмолвился перед воеводами о своей готовности к двум решениям, но то и другое держал в себе, и только смотр оставит одно. Нетерпение погнало его от заутрени в поле, хотя войска ещё только строились.
Миновали посад, уже докатывался гул, и снова волнение пронзило его существо до холодка в пальцах - на крутобережье Оки, по всему Девичьему полю, стояли войска...
Когда Дмитрий с дружиной появился перед полками: волны прошли по рядам красных щитов. Тысячи голов повернулись к нему, и снова, будто сверкающая рябь прошла по стальной глади. Солнце разгоняло туман. Его лучи высветили все цвета войска, и Дмитрию в полной красе предстала русская рать.
Полки выстроились в том порядке, в каком предстояло им двинуться в поход. На правом крыле посотенно сомкнул конные шпалеры сторожевой полк - пять тысяч боярских детей со слугами, одетыми в воинскую справу. Служилые люди великого князя, профессиональные воины, большинство которых ещё в детской люльке играли ножнами отцовских мечей. Выросшие под звездой войны, они закалились в битвах с врагами Москвы - молодая и организованная сила нарождающегося государства. Ей предстояло ещё занять в нём главенствующее положение, уничтожив старых бояр или отодвинув их на задворки. Все боярские дети, как один, - в железной броне, на добрых конях, с полным вооружением конного витязя. И их слуги мало уступают господам. Разве только нет дорогой чеканки на оружии да не в тонкие сукна, шелка и аксамиты наряжены, а в холщовые порты домашней работы. И главное оружие слуг не меч, но дальнобойный лук или самострел.
За сторожевым полком, опираясь крыльями на тысячные конные рати, в десять шеренг стояли пешие - прямоугольник полка правой руки. Сильные боярские дружины на боевых лошадях, пожалуй, даже превосходили вооружением и яркостью войско служилого дворянства, они составляли главную силу полка правой руки, но взгляд Дмитрия притягивали пешцы. Длинные красные щиты, видом напоминающие человеческое сердце, до подбородков скрывали рослых воинов первого ряда! Лес длинных копий возвышался над сверкающими еловицами шлемов, бисерный кольчужный блеск бармиц смешался с белизной холщовых рубах - не все здесь имели железную броню, - и солнце стекало на плечи ратников по зеркальным лезвиям отточенных топоров и секир, перемешанных с копьями. За полком правой руки, чередуя пешие и конные тысячи, червенел щитами, сиял шлемами, белел рубахами и лаптями, сверкал калёной синью копий и топоров большой полк, врастая дальним крылом во фланг полка левой руки. А в дали, где кончалось Девичье поле, квадратной скалой стоял конный полк Дмитрия Ивановича, и его ряды терялись за окоёмом. Вместе с пятитысячным полком князя Владимира Серпуховского, поставленного Дмитрием во главе этой силы, он станет засадным полком - главным резервом русского войска.