Поле Куликово
Шрифт:
Авдей плюнул и двинулся следом за Фомой - объясняться с воеводой. Народ расходился, обсуждая происшествие: то-то будет теперь кривотолков! Чёрт дёрнул Авдея связаться с этими татарами, и кошель-то ихний теперь выложить придётся.
Бастрык приотстал, благо всадники Авдея обгоняли на тесной улице отряд Фомы. Повешенных везли на чьей-то телеге, рядом шла девушка, утирая глаза и что-то рассказывая стражникам. Едва глянув на неё, Бастрык испугался, как в тот момент, когда толпа, зверея, качнулась к месту казни.
"Дарья? Жива?! Так волкодав пропал не случайно?.." Бастрык
– Што, стража?
– спросил мужик.
– Обмишулились вы с Авдеем-бездеем?
– Мы - маленькие люди, как велят, так и делаем.
– Глядите, как бы вас, этаких-то маленьких, не удлинили на той же верёвке. Он, князь-то, разберётся.
Федька промолчал, ускорил шаг. "Што ей - в этих татарах?
– думал, глядя на Дарью.
– Отчего ревёт над ними? Может, Мишку знала? Уж не она ли навела на нас Фомку Хабычеева?.." Скоро незнакомая Федьке молодая женщина увела Дарью в боковую улицу. Тогда он догнал телегу, спросил стражника, о чём рассказывала девка.
– Шла с ними из рязанской земли. Говорит, везли они што-то нашему князю от Есутая.
Бастрыка ожгло. Кинулся к улице, где скрылись женщины, увидел их вдалеке, пошёл следом, думая: знала ли Дарья об иконе? Могла знать. От этой мысли Бастрык пришёл в бешенство. "Ну, змея, один раз ушла, другой не вывернешься". Он следил, пока женщины не скрылись в избёнке на окраине посада. "Может, сейчас, не откладывая?" Поразмыслив, решил дождаться темноты. Люди кругом, а женщин двое, может выйти шум, да и слишком он - приметен в кафтане стражника... Оборачиваясь, снова почувствовал на себе взгляд, хотя ни один из прохожих не вызвал подозрений. К дому ордынского купца возвращался верхом. Там сейчас двое его подручных, которые ни о чём не ведают. Ему, пожалуй, нет нужды дожидаться вызова воеводы - как пришёл, так и уйдёт. Бастрыку больше никто не нужен. С иконой Федька Бастрык сумеет устроиться, а на первое время есть и золотишко, есть и серебро. Только убрать эту змею Дарью... Подъезжая к воротам, услышал оклик с соседнего подворья:
– Эй, страж, зайди-ко.
Сутулый дед смотрел из ворот, приглашая. Стражникам не положено отказываться, когда их зовут, однако Бастрык плюнул бы на приглашение, если бы дед не смотрел так, словно за его спиной лежала груда серебра.
– Што те? Говори.
– Да ты зайди, не для улицы разговор-то, а для тебя.
Поколебавшись, Бастрык спрыгнул с лошади, вошёл в ворота, и они затворились за ним.
– Оставь коня, подь в избу, - пригласил дед.
– Тут беглый ордынский купец кой-чего оставил. Такого ты вовек не видывал.
Бастрык поднялся на крыльцо, прошёл за хозяином в сени и они затворились.
Через час от воеводы Мещерского по душу Федьки примчался
В Коломне звонили колокола, и от городских ворот вдоль московской дороги толпились возбуждённые люди - полк великого князя вступал в город. В начищенной меди труб городских сигнальщиков пылало полуденное солнце, белели чистые рубашки мужиков, цветами пестрели летники принаряженных женщин, блистали доспехи бояр, ухали тулумбасы, кадили и пели попы, и катились над толпами приветственные клики. Рядом с епископом Дмитрий проехал к церкви Воскресения, где состоялось торжественное богослужение. А через западные, серпуховские, ворота в город вступали полки Владимира Серпуховского и Фёдора Белозёрского. Войска проходили через город к берегу Оки, на Девичье поле, где стояли рати народного ополчения. На следующий день, с утра, Дмитрий назначил общий смотр.
До вечера ворота крепости не затворялись - через них поминутно проносились гонцы. "Главный штаб" русского войска собрался в княжеском тереме детинца, не было лишь боярина Вельяминова - он вёл большой московский пеший полк к устью Лопасни, где должен навести переправы через Оку и подождать Дмитрия. Да ещё западнее двигалось на Тарусу войско Ольгердовичей.
Когда отданы были все распоряжения о смотре войска и Дмитрий собирался отдохнуть, князь Мещерский сказал ему, что в городе находится сын темника Есутая.
– Вот это - новость!
– встрепенулся Дмитрий.
– Ну-ка, давайте его ко мне.
Мещерский замялся:
– При смерти он. Его Фома из петли вынул, еле отходили.
– Народ, что ль, схватил?
Мещерский рассказал о случившемся. Дмитрий выслушал, нахмурясь.
– Плохо ты свою разведку поставил, князь.
– Помилуй, государь!
– обиделся воевода.
– Они же открыто пришли, сами отдались в руки стражи, и воинские сторожи проверяли их ещё по дороге. Разве градоначальник не должен сообщать воеводе о таких делах?
– С Авдеем будет свой разговор. И с тебя вины не снимаю. Как же ты, воевода, услышав о схваченных лазутчиках, не потребовал их к себе?
– Государь, денно и нощно рати подходили, каждый отряд встречал, мне и спать-то некогда было.
– За то рвение хвалю, но разведка!.. Её же и на час нельзя откладывать. Ты бы Фому-то, чем в разъезды гонять, поставил на время сбора ратей начальником над разведкой - уж он ничего бы не просмотрел... В себе ли - татарин?
– В себе. Был я у него, он только и молвит: "Скажу Дмитрию".
– Пойду к нему. И пока говорю с ним, чтобы все до единой полушки, что стража у татар отняла, вернули им, и коней, и справу тоже. Авдей пусть подождёт, а Бастрыка сыщите хоть под землёй.
Иргиз умирал - Дмитрий понял это, едва глянул в его обезображенное лицо, покрытое зелёной лечебной мазью. Но не рубцы и язвы страшны были - палачи отбили ему внутренности, а петля раздавила горло, в уголках почернелых губ пузырилась розоватая пена. Он еле дышал, полуприкрытые глаза смотрели в потолок.