Полёт одуванчиков
Шрифт:
Пара рук взлетела вверх, но тут же испуганно опустилась.
Смеху!
— Пирожное!
Внимательные, не проведёшь.
— Воробей!
Лес рук.
— Полетели! — кричат, вразнобой конечно.
— Лопата!
Замерли.
— Шарик зелёный!
— Полетели!
— Шарик красный!
— Полетели!
— Собака Шарик!
Смеются, спутались.
— Одуванчики!
Замерли.
Гриша поднял вверх обе руки и закричал, что было силы.
— Полетели!
— Григорий Ильич, — запищал клоун, — хорошо подумайте…
— Полетели! —
Дети засмеялись.
— Гриша, цветы не летают, — шепнул Илья.
— Летают! — бросилась на защиту брата Анечка, — мама говорила, что летают. Куда хочешь полетят. Они и до твоей работы летают.
— Как это до моей работы?
— Ты всё время на работе, — объяснил Гриша, — а мама сказала, что они до твоей работы запросто долетят…
— Дети, — забасил клоун, — а давайте спросим у Гришиного папы, летают одуванчики или нет.
— Получается, летают, — грустно улыбнулся Илья.
— А теперь спросим у Гришиной мамы…
Даша залилась густой краской. Но тут Гриша мигом вскочил с жёлтого пластмассового стульчика и в два прыжка оказался возле клоуна. Он стоял перед ним со сжатыми кулачками, в голубом нарядном костюмчике, красная кепка съехала набок.
— Она нам не мама! Чужая! Маму Вика зовут, Виктория правильно. А это тётя, просто тётя какая-то…
— Ну хорошо, хорошо, успокойся, — клоун не пищал, не басил, он сказал своё «успокойся» тихо и очень грустно.
Но Гриша успокаиваться не собирался. Он смотрел на клоуна снизу вверх, наскакивал как маленький петушок на большого могучего коршуна.
— Не мама! — кричал он, — просто тётя, понял? Мама дома, она нас с папой отпустила погулять, он в командировках всё время, а эта тётя пришла зачем-то, пусть уходит.
Илья широким шагом выскочил на середину маленькой арены, к клоуну и Грише. Сильно сжал Гришину потную ладошку. Гриша ойкнул. Следом выскочила Анечка. Подлетела к Илье, уткнулась в его колени и заплакала.
— Папа, — всхлипывала она, — не уезжай больше в командировку, пусть одуванчики не летят к тебе на работу, пусть они совсем не летают…
Илья крепко взял детей за руки и повёл по дорожке, над которой плавал сладковатый жасминовый дух. Даша смотрела им вслед и понимала: она прощается с Ильёй навсегда. И заказанный ресторан, купленное свадебное платье, машина, торт, разные другие обязательные свадебные прибамбасы не стоят ровным счётом ничего в сравнении с гневными кулачками мальчика, обречённого жить без отца, с горючими слезами девочки, готовой ради папы отказаться от летающих одуванчиков. Детская жестокая беда. Этой бедой стала для детей она, Даша Малинина, чужая тётя, оказавшаяся зачем-то рядом с их отцом.
…Дашу кто-то легонько тронул за рукав:
— Зову-зову, а ты вся в мечтах… Понимаю. Свадьба…
Секретарша Полинька. Кудрявая белокурая хохотушка, на которую нельзя обижаться даже за самый непростительный прокол. Весёлый нрав покрывает всё.
— Даш, я к тебе с поручением от коллектива… Хотим подарить вам с Ильёй поездку в Грецию, отель, самолёт, всё включено. Круто? Шеф распорядился, я сама не поверила.
—
— Ой, без свадьбы решили? Дороговато, конечно, но ведь один раз живём. Я, когда замуж выходить буду, такое народное гулянье устрою, держите меня вчетвером! Не лишайте себя удовольствия, деньги мусор…
— Не будет свадьбы. Совсем. Илья возвращается в прежнюю семью.
— Вот сволочь! Поматросил да и бросил.
— Полинька, прошу тебя, ничего плохого не говори про Илью, я тебе запрещаю.
Уже к обеду все в офисе шушукались, переглядывались, старались быть с Дашей особенно предупредительными. А она всё смотрела и смотрела в монитор, а день всё тянулся и тянулся.
…Тогда, в Сокольниках, после ухода Ильи, она в изнеможении села на скамейку рядом с летней площадкой. Теперь запах жасмина казался ей приторносладким, фальшивым, как искусственный ароматизатор в дешёвых карамельках. Попрошу отца вырубить на даче жасмин, я задохнусь от него, у меня начнётся аллергия.
Пожилой человек. Личико мелкое, в разбегающихся морщинках. С большой спортивной сумкой. Сутулый. Он совсем было прошёл мимо одиноко сидящей Даши, но остановился нерешительно, вернулся.
— Простите, простите меня… Не моё дело, конечно, но как дети страдают. Этот Григорий Ильич, беда…
Даша удивлённо смотрела на человека, как на пришельца из космоса.
— Вы меня не узнали… Я — клоун. Вот, заработал свои копейки, домой несу. У меня у самого такой же, как Григорий Ильич, с характером, постарше, намного постарше. Я ведь к молодой ушёл, а с сыном не сложилось, не может мне простить. Кроме как «придурок» ничего от него не слышу. А я и есть «придурок», клоун, — кивнул на сумку, — ношу свои носы и шаровары по паркам, всё копейка…
Даша заплакала, то ли от жалости к детям, то ли к себе, то ли к этому несчастному пожилому человеку.
— У нас свадьба скоро! Получается, я своё счастье на несчастье детей строю. Они без папы страдают… А я чужая тётя, — всхлипнула.
Клоун гладил её руку своей сухонькой колючей ладошкой.
— Не плачь, девочка, успокойся. Здесь слезами не поможешь. Здесь надо…
— Что надо? — с готовностью спросила Даша.
— Надо… Решать. Честно. Я насчёт счастья…
— Если честно, меня давно по душе царапало, но думала, обойдётся, люди живут, а я почему не могу? Да, видно, не могу… — она грустно посмотрела в близорукие клоунские глаза. — Дедушка, дорогой, получается, свадьбы не будет?
— Решай, дочка. Вот сиди и не вставай со скамейки, пока не решишь. А я пошёл.
На прощанье клоун прижал Дашину голову к себе. От него пахло одеколоном. А ещё — колбасой. Наверное, проголодался и перекусил после представления.
Да нет же, она шутит. Неудачно, жестоко, но шутит. Что значит не будет свадьбы, когда она уже при дверях? Что вообще всё это значит? Илью не узнать. Даже Петрович, невозмутимый Петрович, поглядывал на него с опаской. Илья не сообщал ему свою сногсшибательную новость, но не тот Петрович человек, чтобы провести его на мякине.