Полёт одуванчиков
Шрифт:
— Хорошо, я приду. Маме что-нибудь нужно? Лекарства?
— У нас всё есть. Отец на посту, не беспокойтесь.
Вика взяла такси. Ей казалось, надо быстрее.
Даша изменилась. Возле губ глубокие складки, волосы зачёсаны кое-как, под глазами мешки.
— Простите меня за мой вид.
— Вид как вид. Вполне приличный, — почему-то Вика решила, что следует говорить с Дашей бодрым, энергичным голосом. Так говорят с теми, у кого неутешительный диагноз. Хорошая мина при плохой игре.
— Дашенька, кто там? — слабенький голосок
— Мама, это ко мне, по работе.
Заглянул на кухню отец. Кивнул Вике, накапал в чашку лекарство, вышел.
— Пойдёмте в мою комнату.
Уютно, просто, чистенько. Здесь живёт Даша, девочка, которую любит её муж. Вот она, стоит перед ней, в цветастом махровом халатике, совсем не красавица, измученная горем, почти дурнушка. Личико с кулачок, шейка тоненькая, глазки-щёлочки, припухшие веки. Стоит и смотрит на Вику. Так смотрят собаки, которых надо приласкать. И, повинуясь какому-то особому чувству, Вика бросилась к ней, крепко прижала к себе исхудавшее тельце девочки. Та заплакала. Сразу. Будто только и ждала Викиных протянутых навстречу рук. Заплакала и Вика, уткнувшись в острое Дашино плечико. Плакала и не могла остановиться. Вот чего ей, оказывается, давно хотелось. Поплакать в удовольствие, ослабить узду, державшую сердце, сладкими слезами омыть горькую беду.
Плакали, обнявшись, две женщины. Одна, вкусившая всех положенных женских утех, влюблённости, любви, замужества, родов, первых слов детей, первых шагов, первых шалостей и первой веры в родительскую непогрешимость. Вторая — всего этого страстно желавшая, упорно шедшая к этому, хранив себя для единственной, большой любви. Кто из них приобрёл? Кто потерял? Они сами ничего ещё не знали, они только плакали, как две сестры и общей была соль их желанной влаги.
А потом как-то и успокоились. И вытерли глаза одним платком, Викиным. Она достала его из сумочки, протянула Даше. Та дисциплинированно промокнула глаза, взглянула в зеркало.
— Ужас, — сказала и вышла. Наверное, умыться.
Вика присела в кресло. Ей заметно полегчало. Не зря Господь придумал и попустил нам слёзы. Они не просто текут, они вершат работу, особым образом расчищают в душе завалы, освобождая проход к реальному осмыслению происходящего. «Хорошо поплакали», — подумала Вика. А тут и Даша, с подносом: чашки, заварной чайничек, сыр, колбаса, конфеты.
— Давайте чаю попьём.
— Давай, — обрадовалась Вика, — а то воем как две белуги. Повыли, можно и перекусить.
Засмеялись.
— А что если нам… — Даша засмущалась, вопросительно глянула на Вику, — а что, если нам коньячку по чуть-чуть…
Вика кивнула.
Маленькие изящные рюмочки. Синий хрусталь.
— Отец маме на юбилей подарил. Ну что, за знакомство?
И опять засмеялись.
Коньяк быстро сделал своё дело. Погнал, погнал по жилам горячую кровь, прогревая самые отдалённые уголки застоявшегося в холоде естества. Они говорили, говорили, уже не подбирая слов, не осторожничая, а как есть, по-сестрински.
—
— Плохая я артистка, — вздохнула Даша, — мама только взглянет, а у меня всё на лице написано. Вика, а дети рассказывали вам про Сокольники?
— Нет, а что там случилось?
— Там я решила — свадьбы не будет. Увидела, как страдают дети. Гриша у вас — боец. «Мою маму, — кричит, — Вика зовут, а это чужая тётя!»
— Странно, промолчали.
— Они всё поняли, Вика. А промолчали, чтобы вам не делать больно.
— Растут. Не успеешь оглянуться…
Даша вздохнула.
— Гриша на Илью очень похож. А мне, Вика, тяжёлые дни предстоят. Гостям объявлять, что свадьбы не будет. Некоторые у виска крутят: у Дашки, мол, крыша поехала. А мои на работе нам подарили поездку в Грецию, свадебное путешествие. Им-то каково? Паспорта, документы, визы. С шефом ещё предстоит объясняться.
Помолчали.
— Даш, скажи, а если Илья не захочет возвращаться в семью? Ты его от себя прогонишь, и к детям он не вернётся, будет мотаться по жизни как неприкаянный.
— Вернётся. Он любит детей, ему только помочь надо.
— А ты? Вижу, как тебе несладко.
— Это, Вика, пройдёт. Мне бы на первых порах продержаться. Помогите мне, — Дашин голос опять задрожал.
А Вика руками всплеснула.
— Знаю как! Тебе надо к батюшке, отцу Леониду! Он у нас… сама увидишь, какой. Расскажи ему всё. Соглашайся, не отказывайся.
— Я не отказываюсь.
…Быстро в сад, забрала детей, домой. Позвонил Илья.
— Мне надо зайти. Можно?
Вика, что ты изменилась в лице? Да, идёт Илья. Значит, впереди серьёзный разговор. О вас. О вашей семье, о детях. Прими Илью спокойно и доброжелательно. Ему тоже тяжело. Для такого разговора нужны силы. Скорее, скорее что-нибудь приготовить. Придёт голодный. Грибы, есть грибы, сварю суп. Я соглашусь. Пусть возвращается. Сколько можно блудному сыну (мужу!) скитаться по съёмным квартирам. Представляю, как обрадуются дети. Папа дома, в командировку он больше не уедет надолго.
— Дети, сейчас придёт папа. Прошу вас, дайте нам поговорить, посидите в своей комнате.
Звонок, Илья. Господи, дай мне силы! Вика специально ушла с кухни, чтобы не смущать Илью. Пусть ест спокойно. Сам позовёт — надо будет. Не позвал. Поел, похвалил суп. Отправился к детям. Вика мыла посуду и каждой клеточкой спины ждала Илью. Сейчас… Сядет, наверное, чаю попросит. С чаем легче. Скажет: «Нам надо поговорить. Я решил…» Не заходит. Не выдержала, сама пошла в детскую. А там шурум-бурум. Всё вверх дном, Гриша раскраснелся, Анечка серьёзная, даже не заметила маму.
Илья поглядывает на часы. Значит, уйдёт. Не решается. Почему ты такой нерешительный, Илья, сделай детям подарок — скажи, что раз и навсегда возвращаешься домой после долгой командировки. Тебя здесь ждут, тебя здесь любят.