Полёт одуванчиков
Шрифт:
— Ну я пошёл…
— Илья, ты зачем приходил?
— За паспортом. Уезжаю в Грецию.
Дети машут ему из окошка.
Какая Греция? Даша сказала, что свадебного путешествия не будет. Только сегодня сказала. А что если после ухода Вики он вымолил у Даши прощение, и она — дрогнула. Нет, Даша не тот человек. Откуда тебе, Вика, знать, какой Даша человек, первое впечатление обманчиво. Вдруг она совсем не та, за кого себя выдаёт. Поиграла в благородство, дело сделано, теперь можно широким шагом идти к намеченной цели. Вика, не впускай в сердце чёрные мысли, заслонись от них, не впускай.
Уже впустила.
Глава десятая
Встречи
— Слушаю, раба Божия Дарья, слушаю.
— Я никогда не беседовала со священником, не знаю, с чего начать, отец Леонид.
— Начни с ответа, ты любишь Илью?
— Люблю.
— Ты хочешь ему счастья?
— Хочу.
— Значит, ты любишь его и хочешь ему счастья, но от свадьбы отказалась. Почему?
— Потому что, если он женится на мне, его дети станут несчастными.
— Значит, ты не хочешь строить своё счастье на несчастье детей?
— Не хочу, отец Леонид.
— А если для Ильи счастье не его дети, а жизнь с тобой, если ты, сделав счастливыми детей, Илью сделаешь несчастным?
— Нет, батюшка, нет! Илья любит детей, страдает без них, он думает, что возможно любить их на расстоянии, приходить к ним по выходным.
— Нам ли знать, что думают другие. Ты думаешь иначе?
— Иначе. Я считаю, что нельзя соединить меня и детей. Надо сделать выбор. Я его сделала.
— Но его не сделал Илья.
— Если я сделала выбор, Илье ничего другого не останется.
— А вдруг ты больше не выйдешь замуж, вдруг Илья твоя последняя встреча в жизни?
— И первая. Я никогда никого не любила, у меня даже парня не было, со мной никто знакомиться не хотел. Я переживала…
— Ты самолюбивая?
— Наверное. Мне хотелось замуж, очень хотелось. Чтобы всё как у всех. Муж, дети, семейные радости…
— И всё это пришло к тебе.
— Отец Леонид, вы только не смейтесь, я никому… Это наша тайна с Ильёй. Между нами ничего не было, ну, вы понимаете… Мне хотелось сберечь себя — к свадьбе. Думала, Илья не примет меня, такую, странную. А он слово дал. И — сдержал.
— Теперь ты жалеешь об этом?
— Я жалею, что всё так получилось. Вместо счастья — слёзы.
— Это легко исправить, скажи Илье «да» и вы снова вместе.
— Теперь уже я никогда этого не скажу.
— Тогда почему слёзы? Почему ты выбрала слёзы?
— Я их не выбирала! Я выбрала счастье детей и самого Ильи. Я люблю его, для меня его счастье — единственное, чего бы я хотела.
— Дарья, разберись. Ты выбрала то, что хотела, счастье Ильи, значит, и ты счастлива. Но у тебя глаза не просыхают. Почему?
— Не знаю, наверное, мне жалко…
— Себя?
— Да, отец Леонид, да! Мне жаль себя, жаль моих несбывшихся надежд, жаль маму.
— А тебе было жаль Вику?
— Было. Она славная. Илье очень повезло с женой.
— А теперь ты за неё рада? Рада, что они снова будут вместе?
— Рада. Хотя опять —
— Разбирайся, Даша, разбирайся.
— Не могу, батюшка, помогите.
— Вот что я тебе скажу, девочка. Ты решилась на очень отчаянный поступок. Такие поступки — мера сильных людей. Но решиться — это ещё не все. Надо решиться и — выстоять. Ох, как крутить будет! Враг рода человеческого чистоты не любит, он не оставит тебя в покое, изведёт непотребными ночными мыслями, станет наскакивать со всех сторон, предлагать блестящие фантики, в которых сожаление о себе всех калибров. Поддашься, превратишься в самое несчастное существо на свете, в брюзжащую, подозрительную, желчную тётку, которой всё не так, перед которой виноват весь мир. А выстоишь — обретёшь истинную радость. Перед ней померкнет даже желанная радость, к которой ты шла всю жизнь. Слёзы… Это уже опасно, это начало борьбы. Тебе жаль себя, вот где слабое место, вот от этой печки и станет плясать враг. Он доведёт твою жалость к себе до самого последнего предела. Он будет дрессировать тебя, как пуделя в цирке. Берегись, девочка. Ещё раз хорошо подумай.
— Я, отец Леонид, ничего другого уже не надумаю. Всё, мосты сожжены. Вот только как мне одолеть жалость к себе?
— Радостью. Враг, как чистоту, так и радость не любит. Для него радость в глазах человека хуже рвотного. А твоё лицо пока его устраивает. Каждый твой мокрый от слёз платок — для него орден Ленина за выдающиеся заслуги.
— Я не пойму… Вот взять и просто начать радоваться… Ни с того, ни с сего, как в психбольнице.
— В истинной радости всегда есть причина. И у тебя она есть. Только вдумайся, девочка, ты, такая худенькая, такая, прости, неказистая, плечики узкие, запястья — тростиночки, а помогла сохранить семью! Сколько женщин разрушают семьи. В миражах придуманной, культовой любви, которой всё позволительно, эти женщины переступают через святое, оправдывая себя тем, что у них любовь. Лукавы сии жёны, девочка. Они любят только себя и свои утехи. Они никогда по собственной воле от них не откажутся. Истинная любовь — жертвенная. Это когда человек готов ради другого пожертвовать здоровьем, славой, благополучием, личным счастьем, которого ждал всю жизнь. Только такая любовь угодна Богу и Им благословлена. А всё другое — фантики…
— Значит, я люблю Илью.
— Любишь. И радость твоя поэтому безмерна. Ты помогла ему сохранить семью. От такой радости самый злобный враг ослепнет, а с поводырём это уже не враг, это уже инвалид первой группы.
— Я буду помнить ваши слова об истинной радости. У Гриши и Анечки есть отец, у Вики — муж. Семья сохранилась. Я буду радоваться…
Конечно, это не была исповедь. Просто беседа двух людей, которые очень доверяют друг другу. И узнали мы о сей беседе только потому, что исповедью она не была.
— Отец Пётр! — Илья бросился навстречу.
— Опять вместе и опять в Уранополис!
Батюшка сгрёб Илью в охапку. Ручищи могучие, ладони широкие, как лопухи. Прыгнул в катер, как в облако с парашюта. Катер сильно качнуло, отец Пётр довольно крякнул. Сел. Рядом уселся Санька.
— Рассказывай, командировочный.
— Не расскажешь всего.
— Оно и верно, про Афон рассказывать, Пушкиным надо быть. А ты кто?
— Коробейников.