Полёт одуванчиков

Сухинина Наталия Евгеньевна

— Мне в Уранополис, — Илья чётко выговаривает каждую букву, греческого он не знает, но таксист понял сразу, радостно закивал. Волосы-смоль, глаза-жуки, улыбка-рафинад.

— Сколько? — Илья помахал бумажником.

Таксист написал в блокнотике сумму и одарил сверкающей улыбкой.

— Брат, это же грабёж средь бела дня, — пробурчал Илья.

Таксист улыбается.

Вдруг над самым ухом завис вопрос:

— Вы случайно не в Уранополис?

Священник. Чёрный подрясник, скуфья, борода погуще, посолиднее будет, чем у Ильи, роста могучего, крепко сбитый. Рядом с ним простенькая толстушка в гипюровом белом шарфике. Мальчик-подросток.

— В Уранополис, но цена…

— Мы с вами. И нам хорошо, и вам дешевле.

Уселись. Поехали.

Илье, конечно, лучше одному.

Сиди себе, в окно поглядывай. Теперь придётся поддерживать беседу. Ему никогда не приходилось разговаривать с батюшками, и он стеснялся. Зато батюшка, ну душа-человек. Ещё из Салоник не выехали, а уже свой.

— Как имя твоё святое?

— Илья.

— Пророк Илия, второго августа именины. Ты на Афон? Славненько. Оставим женскую половину в Уранополисе и вперёд, мужики.

Женская половина на заднем сиденье захихикала.

— Ты, отец Пётр, только обратно возвращайся, а то бывает — остаются. Присмотри, Санька, за отцом, он заводной, забудет, что у него дома ещё пятеро.

— Пятеро? — удивился Илья.

— Девчонки. Отправили к деду с бабкой в деревню, а сами… Давно мечтали. Да всё по деньгам не выходило, а тут Господь благодетеля послал, ладно, мне, так ещё и матушке с Санькой перепало. Мать, ты как, веришь хоть, что по Греции едешь?

— Да я, отец, и домой вернусь, не поверю, вроде как сон, красота…

— Не спишь, мать. Молись за раба Божия Николая, если бы не он…

Матушка мелко закрестилась.

— А ты, мил человек, первый раз на Афон?

— Первый. В командировку.

— Вот уж милость Божия. На Афон и в командировку. Это тебе, значит, всё оплатили?

Илья улыбнулся.

— А у меня тоже благодетель есть…

— Имя?

— Петрович, Степан Петрович.

— Мать, молись. И ты, Санька. Видишь, какого человека Илье Бог послал.

Славно ехали.

— Женат? Детей сколько? Маловато, двое… Семеро по лавкам — это по-нашему, по-русски. Да, мать? Как жены святое имя?

Сам для себя неожиданно Илья произнёс:

— Жену мою Дарья зовут.

— Ой, а у нас младшенькая Дарьюшка, на Благовещенье родилась, — вставила словечко матушка.

Батюшке жарко в подряснике. Он то и дело достаёт из кармана большой носовой платок в крупную клетку, вытирает пот. Матушка машет на него сзади свернутой газетой, так прохладней. Санька сидит тихонечко, в разговор не встревает.

Илье хорошо с этими людьми, просто. Стыдно, правда, что обманул. Даша ведь не жена ему. Ещё. Зачем он так сказал? Но ведь и Вика не жена. Уже… Поди разберись, какое имя называть. А сказать «не женат» — тоже вроде обмана. Двое детей и — не женат.

Приехали всё-таки затемно. Последний катер на Афон уже ушёл. Теперь до завтра.

— Ну и ладненько, выспимся. А то на Афоне спать жалко… — отец Пётр одарил Илью широкой улыбкой. — Божие тебе благословение.

Отель маленький. Уютный. На крошечный балкончик таращится луна, тоже какая-то не наша. Волна бьётся о берег совсем рядом, шуршит приятно, убаюкивает. Запах экзотических цветов хмелит голову как дорогое вино. Илья слушал море, вдыхал пьянящие ароматы. Вспоминал дорогу, отца Петра. Радуется жизни, благодарит, никакого тебе интеллигентского самоедства, всё просто, всё естественно, за всё — слава Богу. Расскажи ему Илья о своих приключениях, не поймёт, пожалуй. Скажет, намудрил ты, раб Божий Илья. Кого-то он Илье напоминает, такое до боли знакомое. Да Петрович же! Петрович. К жизни относится так же просто, без выкрутасов, родился — и живи, служи, где поставлен. Достаётся ему от Петровича, а ведь прав он, его неулыбчивый шеф. Жить просто — это совсем не значит примитивно, но почему же мы так боимся простоты, стыдимся её, скрываем её под философскими рюшками, пёстрыми оборками, под этим, блестящим таким… вспомнил, люрексом.

Отец Пётр едет на Афон, радуется, благодетеля благодарит, матушку взял с собой, значит — любит. Дома дети, сколько Бог дал, налаженная, бесхитростная жизнь. Однообразная?

А какой ей ещё быть, однообразие заложено в ней изначально — день, ночь, лето, зима, молодость, старость. Однообразие это и есть философия, но не наша, нам её не менять, а принимать надо.

Хорошо думается Илье под шелест морской волны. Тоже ведь — однообразие. Шумит, шелестит днями, месяцами, годами. Она, волна, тоже делает своё дело, раз на это дело поставлена. Не станет же она для разнообразия в небо брызгать или дождиком прикидываться и огороды поливать. Нет, она накатывает и накатывает на берег, сколько дней, сколько лет, сколько веков. Так надо. Потому что она всего лишь волна морская.

Заснул Илья. Крепко спал. Без сновидений.

Если бы Вике сказали, что президентом России избран чукотский оленевод, она бы так не удивилась, но «свадьбы не будет…» Эта новость её потрясла. Она ходила по квартире, перекладывала вещи с одного места на другое, не могла успокоиться. На какое-то время она забыла, что новость напрямую касается её. Вспомнила Дашу, дрожащий голосок, бледное при свете свечи личико. Илья вернётся? Она к этому не готова! Ведь придётся налаживать абсолютно разлаженную жизнь, в которой всё перепутано, всё с ног на голову, всё не по-людски. Где взять силы для нелёгкого созидания? Тревога, растерянность, смущение, а над всем этим — радость. К детям вернётся отец, Гриша и Анечка обретут потерянного папу. Вика сама у себя вышла из-под контроля. За время разлуки с Ильёй она приучила себя контролировать эмоции. Не могла себе позволить ныть, жаловаться, прислушиваться к осторожной поступи подступающей депрессии. У неё дети, они чувствуют всё. А ещё у неё работа, завтрашний день, в котором ей никто не обещал помощи. У неё обязанности перед Гришей и Анечкой, у неё долг перед ними. У Вики получилось — гасить ещё не успевшее разгореться пламя. Не сразу получилось. С каким омерзением вспоминала она первое время разрыва. Клокотала в ней животная ненависть к Илье, к её разлучнице-артистке. Но как отвратительно было потом, когда поганые слова уже сказаны, и нет той клетки, в которую можно вернуть вылетевшего воробья. Хоть волком вой, ничего не изменишь. Вика запретила себе даже мысленную брань. А тут ещё и батюшка вовремя с рецептом: «Стой как скала, не пускай ропот в сердце, он уже у горла, а ты тверди — Илья хороший…» Теперь и убеждать себя не надо, Илья хороший. Разве можно роптать на него, если он встретил большую единственную любовь. А была ли любовь у них? Всё начиналось классически, как у всех. Голова кругом у Вики от любви к Илье не шла, она вообще человек земной, пришло время — пора замуж. А тут и человека Бог послал. Внимательный, непьющий, намерения серьёзные, хочет детей. Двоих родила. Они и о третьем поговаривали, да не сложилось.

Взошло на небосклоне мужа солнышко по имени Даша. Вот кого она совсем не винит, так эту девочку-гимназистку, полюбившую её мужа пылко и трепетно. Она что, не заслужила счастья? Как любая нормальная девушка, стремилась к нему, ждала его. Дождалась.

А то, что Илья всё не решался сказать ей правду, её ли вина? Она собиралась замуж за свободного мужчину, а не за мужа Вики и отца её детей. Представить страшно, какой для Даши удар. Накануне свадьбы…

Вика задумалась. Как бы она это перенесла? Надо поддержать Дашу, какая она, Вика, православная христианка, если оставит человека в беде. Позвоню.

Даша звонку обрадовалась. Голосок у неё слабый, измученный, так говорят после долгих горьких слёз.

— Приходи, Даша. Вот просто так, возьми и приди. Не будем рассуждать, прилично, неприлично.

— Вика, я не против встретиться. Но только не у вас, мне тяжело. И дети… Я не смогу смотреть им в глаза.

— Хорошо, давай в кафе.

— Мне сейчас не хочется на люди, я и на работу хожу, как солдат по собственному приказу.

Вика растерялась. А Даша:

— Давайте вы к нам. Только не говорите маме, кто вы. Она слегла после всего, криз, вчера «скорую» вызывали.