Полёт шмеля
Шрифт:
— Евгений Евграфович? — Теперь я действительно нуждаюсь в уточнении.
— Евгений Евграфович, ну конечно, — нетерпеливо отвечает мне Гремучина. И тотчас возвращается к Жёлудеву: — О чем вы таком беседовали? Тебя не было больше, чем полчаса!
— О судьбах отечества беседовали, о чем еще, — говорю я.
— Нет, в самом деле?
— О бабах еще. О чем говорить двум мужикам, как не о бабах. — Ревнивое возбуждение, в котором она пребывает, можно погасить лишь усиленным вниманием к ее собственной персоне, и я перевожу стрелку на нее: — Ты уже выступала?
О, она уже выступала. И конечно,
Савёл с группой между тем все наяривают с эстрадки. И сколько им еще так трудиться? Неужели сидеть здесь еще и сидеть?
На Савёле, однако, задарма не поездишь. Было обговорено — выступление полтора часа или там два, десять минут он еще переработает, но не больше. Мы не успеваем с Гремучиной завянуть — сияя свой заяечезубой улыбкой, он принимается благодарить за горячий прием, возвещает, как все мы были счастливы выступить здесь, и раскланивается, объявляя выступление законченным. Паша-книжник, Ромка-клавишник, Маврикий — все один за другим, гуськом следуют за ним с эстрады прочь, направляясь к выходу.
Они едва успевают спуститься вниз, как на эстрадке возникает Берг. Открывает черно-белую пасть стоящему в углу эстрадки красному роялю и, придав себе меланхолический вид, с ходу принимается извлекать из него «Рапсодию в стиле блюз» Гершвина. Я смотрю, как он играет, старательно изображая холодную отрешенную безучастность ко всему вокруг, и меня внутри так и корежит от сочувствия ему. Вот как зарабатывает патриарх советского джаза, которому полагалось бы сидеть у камина и стричь купоны со своего славного прошлого. Считай, тапером. На Новый год у Райского он, понятно, играл по дружбе, и это там было среди и для своих, там многие хотели бы быть на его месте, а тут, в этом замке — он сродни официантам, разносящим на подносах еду и бутылки.
Впрочем, следует поспешить за Савёлом и нам с Гремучиной.
Спустя двадцать минут наш минивэн «Субару» уже въезжает в ворота Савёловой дачи. Остался последний акт пьесы: получить деньги. Оранжевый пиджак, только мы вышли из зала, вновь объявился около нас и, отозвав Савёла в сторонку, вручил ему черную пластмассовую папку-портфельчик. Взгляд, пока «Субару» катил нас к дому Савёла, так и притягивало к этой папке-портфелю на его коленях. О, эти проклятые дензнаки! Будь я Господом Богом, я бы приравнял их изобретение к первородному греху.
Раздача денег превращается Савёлом не в последний акт, а в самостоятельную пьесу. Есть люди, которым отдать деньги, что оказались в их руках, — все равно что отсечь себе детородный орган. Савёл принадлежит как раз к таким.
Пройти к нему в студию, посидеть там, обмениваясь мнениями, пять минут, десять — как бы ставя точку в отыгранном спектакле — это нормально. Но не полчаса же, не час! Час между тем уже минул, а Савёл все тянет с раздачей. Черная папка-портфельчик исчезла — похоже, по пути в студию он оставил ее где-то в доме. У Ромки-клавишника, Маврикия, Паши-книжника, у Гремучиной — у всех в глазах стоит голодный блеск, и у меня, надо думать, тоже. Я не выдерживаю первый. Что мне в конце концов, я отрезанный ломоть, с какой стати зависеть
— Савёл, — поднимаюсь я. — Мне пора уезжать. Давай рассчитаемся.
— Да Лёнчик, ты что, — тянет Савёл. — Ну что ты такой, компании поддержать не можешь. — Он обращается ко мне «Лёнчик», зная, как я не люблю с их стороны такое обращение к себе, это неслучайно, тут есть второе дно, только вот какое? И еще такое лукавство в глазах — нет, он со смыслом затягивает расчет, не просто так, у него тут замысел. — Посиди еще, не порть компанию, так славно сидим, что ты в самом деле!
Но я настаиваю:
— Савёл, давай рассчитаемся. Больше некогда.
— Ладно, что с тобой поделаешь. Пойдем, — произносит Савёл через паузу.
Мы поднимаемся на второй этаж к нему в кабинет. У Савёла помимо студии есть тут еще и кабинет. Рядом со спальней. В которой, вижу я в распахнутую настежь дверь, в кружевном терракотовом пеньюаре и с книжкой в руках, разметалась по широкой кровати, отражаясь в искушающем потолочном зеркале, его блестящая, как новенький рубль, юная жена.
Савёл ступает к распахнутой двери закрыть ее, а его юная жена, не заметив меня в сумраке коридора, тут же роняет из рук книгу и распахивает полы пеньюара, обнажая по-младенчески открытую, как они теперь говорят, киску .
— Ой, ты уже там все, ко мне?! — с привередливой игривостью восклицает она.
— Еще нет, почитай еще, — со злостью бросает Савёл, закрывая дверь. А и кому бы понравилось, что твою женщину, да еще такой новенький рубль, видели нараспашку.
В кабинете Савёл, севши за стол, вместо того чтобы приступить к расчету со мной, некоторое время сидит, сосредоточенно глядя в сторону, и чем дольше сидит, тем озабоченнее и суровее становится у него вид.
— Вот какая штука, Леня, — произносит он наконец, переводя взгляд на меня. И по тому, как произносит, я тотчас же понимаю, что штука заключается в том, что он хочет заплатить мне не обговоренную сумму, а меньше. — Жирные люди, Леня, — это такая пакость. Договаривались по-одному, а заплатили по-другому. И что сделаешь? Пришлось утереться.
— Что ты говоришь? — тяну я словно бы сочувственно. Вот для чего он канителил с расчетом: обламывал нас, доводил до кондиции — чтоб мы созрели. Созрели для согласия получить меньше, чем предполагалось. — Это неприятно, — продолжаю я. — Но мне ты должен выплатить мой истинный гонорар.
— Что значит истинный? — Савёл обескуражен. Он не ожидал подобного поворота.
— Истинный. Который положен мне за мое участие.
— Твое участие — моя воля. Сколько могу — столько плачу.
— Не понтярь: «твоя воля». Условие было — непременно со мной. Чтобы я обязательно. И гонорар был мне определен — десять тысяч зелеными.
Если бы я по-прежнему работал с ними, я бы не решился на такую наглость. Я бы поджимал хвост, приседал на задние лапы, как обложенный красными флажками волчара — не смея покинуть огороженное пространство, — но что мне теперь-то? Я уже за флажками, я уже вне офлажкованной территории, терять мне нечего.
— Сколько?! — не сдержавшись, восклицает Савёл. — Десять кусков зелеными?! Это с какого потолка ты взял?