Полицейский и философы
Шрифт:
— Тридцать центов, сэр. К директору прямо и налево, пройдя лестницу, — ответила кассирша все тем же тоном, словно полицейские агенты подходили к ней и задавали вопросы каждую минуту.
— Благодарю вас, мисс. Но мне хотелось бы услышать кое-что от вас… — настойчиво продолжал Йеллинг. Он терпеть не мог официальной, бюрократической информации — такой, какую ему сможет дать директор. Ему требовались сведения из первых рук, как можно ближе к реальной жизни. Он хотел допросить кассиршу.
Девушка на него посмотрела, в какое-то мгновение его оценила, взвесила,
— Персонал, обслуживающий кассы, имеет право разговаривать с посетителями только на темы, относящиеся к работе. Прошу вас, сэр.
Она нажала кнопку рядом с кассовым аппаратом, и с неожиданной быстротой — учитывая жару — прибежал официант.
— Проводите этого господина к директору. Полиция, — коротко сказала кассирша.
Йеллингу не оставалось ничего другого, как следовать за официантом. В маленьком кабинетике с застоявшимся запахом дезинфекции и табачного дыма сидел грузный мужчина в темном костюме, мокрый от пота, как только что вылупившийся цыпленок. Он спросил, что ему нужно.
— Некоторые сведения о вашей бывшей служащей — Люси Эксел.
Толстяк продолжал заниматься тем, что делал раньше: лить лавандовую воду на ладони и освежать себе лицо и шею.
— Люси Эксел… Как же, как же, прекрасно помню. Она работала кассиршей и ушла от нас года два назад, так как вышла замуж.
— Спасибо, сэр, — воспитанно поблагодарил Йеллинг. — И сколько же времени она у вас прослужила?
— Точно не помню, но, думаю, года два или три. Могу посмотреть в архиве.
— Нет, нет, не беспокойтесь… Благодарю вас, вполне достаточно… И еще мне хотелось бы задать один вопрос… деликатного свойства. Как она вела себя в вашем заведении?
Директор взглянул на него с улыбкой.
— Нам абсолютно наплевать, как ведут себя девушки. Лишь бы не сперли из кассы выручку. Поэтому они у нас сидят под замком в своих коробочках. Понимаете, к концу вечера у них на руках оказываются тысячи долларов. Раньше они совали деньги какому-нибудь типу, который выдавал себя за посетителя, а потом говорили, что их обокрали. Теперь этого не случится. Теперь мы производим контроль и снимаем кассу каждый час.
Все это ни капельки не интересовало Артура Йеллинга, его интересовало совершенно другое, но он терпеливо слушал.
— Но ведь мисс Эксел никогда не подозревали ни в чем подобном, не так ли?
— Никогда. И ни в чем остальном, — добавил он,
продолжая тереть лицо и шею ладонями, смоченными лавандой. — Вокруг кассирш вечно вьются ухажеры, но Люси всегда умела от них вовремя избавиться.
Йеллинг робко вытянул шею, как инстинктивно делал, когда хотел задать какой-нибудь нескромный вопрос.
— А не было ли среди них кого-нибудь, кому больше повезло? — спросил» он. — Если не ошибаюсь, я слышал о каком-то Пэддере или Пэттере…
— Ах, ну Пэддер — это совсем другое дело, — ответил толстяк. Он перестал освежать лицо и закурил толстую сигару. — Пэддер для Люси что-то вроде
— Разве мистер Пэддер приходит сюда каждый вечер?
— Каждый вечер — так же неизменно, как заходит солнце.
— А вы не знаете, как он познакомился с мисс Эксел?
Толстяк был человек терпеливый, и эти нескончаемые вопросы не вызывали у него раздражения. Он выпустил из носа два-три смертоносных облака дыма и ответил:
— По-моему, в Доме призрения. Он его патрон. С виду обыкновенный старичок, как все остальные, а на самом деле занимается настоящей благотворительностью, причем тайком. Люси находилась в этом жалком приюте с самого рождения, брошенная или почти что совсем брошенная своими родными, а он ее оттуда вытащил… — Он положил сигару в пепельницу и, не скрывая любопытства, спросил: — А почему все это может интересовать полицию? Она что-нибудь такое натворила?
— Она исчезла, — коротко ответил Йеллинг.
— Как так — исчезла?
— Ушла позавчера вечером из дома своего мужа и больше не возвращалась, — пояснил Йеллинг.
— Вот черт… — проговорил толстяк, но больше для порядка, уже без всякого интереса. — Вы хотите еще о чем-нибудь спросить?
Артур Йеллинг Поднялся.
— Простите, но мне хотелось бы знать, где найти этого мистера Пэддера…
— У меня нет под рукой его адреса, — ответил директор, которому каждое движение, несомненно, стоило пота и крови. — Поглядите в телефонном справочнике…
— Пэддер?
— Да нет! Пэддер — это прозвище. Патрик Жеро.
— Как вы сказали?
— Патрик. Патрик Жеро.
Артур Йеллинг порылся в памяти. Эту фамилию он уже слышал. Он не помнил, где и когда, но она была ему знакома. Он вышел из закутка директора, пытаясь вспомнить, возвратился на работу по раскаленным зноем улицам, погружая ботинки в расплавленный асфальт, и все с одной мыслью: Патрик Жеро, Патрик Жеро…
Из своего кабинета он позвонил Сандеру.
— Скажите, пожалуйста, вам что-нибудь говорит имя Патрик Жеро? У меня эта фамилия сидит в голове, но никак не могу вспомнить, где ее слышал…
— Вы встречали ее в газетах, — сразу ответил Сандер. — Сейчас я вам пришлю одну из газет, где о нем пишут. Уделяйте больше внимания нашей прессе, дорогой Йеллинг!
Ровно в восемь Оливер Стив вновь появился в кабинете Йеллинга. За окном пылал багровый закат. Из распахнутых окон лился мягкий, густой свет и слышался оглушающий щебет птиц, затерявшихся в каменных джунглях города. Йеллинг погрузился в это море света и вечернего тепла, словно в волны поэзии, когда его вернула к реальной жизни внезапно появившаяся перед ним грубая, будто вырубленная топором физиономия Оливера Стива, в выражении которой абсолютно не было ничего поэтического.