Полмира
Шрифт:
И тут внизу раздался грохот. Кто-то колотил во входную дверь, да так, что стало понятно: надо идти открывать. Бранд услышал скрип отодвигаемого засова и чьи-то голоса.
– Боги, – пробормотала Колючка, в ужасе распахнув глаза. – А если это матушка?
Никогда в жизни они так быстро не одевались – даже когда на них в степи коневоды налетели. Они хватали одежду, кидали ее друг другу, спешно натягивали на себя, он путался в пуговицах и в результате застегнул все сикось-накось, потому что смотрел не на пуговицы, а на то, как она на попе штаны поправляет. Краешком глаза.
– Бранд? –
Они застыли без движения, он в одном сапоге, она и вовсе босая, и Бранд осторожно отозвался:
– Да?
– Ты там как? – Рин поднималась по лестнице.
– Хорошо!
– Ты один?
Она уж у самой двери!
– Конечно!
И тут он сообразил: она же ж может войти! И виновато добавил:
– Ну как бы да.
– Ты врать совсем не умеешь. У тебя там Колючка Бату?
– Ну как бы да.
– Так да или нет? Ты там или не там, Колючка, разрази тебя гром?
– Ну как бы да, там, – пискнула Колючка.
Повисло долгое молчание.
– Мастер Хуннан приходил.
На него словно ушат ледяной воды вылили.
– Сказал, что голубка прилетела, с вестью. На Халлебю напали, и все ж ушли воевать на север, и он собирает всех, кто остался, в поход. Кто-то еще испытание не прошел, кто-то раненный, кто-то еще тренируется – в общем, всех таких он собирает. Встречаются на берегу.
– И он позвал меня? – дрожащим голосом спросил Бранд.
– Он сказал, что Гетланд нуждается в тебе. Еще сказал, что всякому мужу, что готов выполнить свой долг, найдется место на ладье.
Место на ладье. Рядом с братьями по оружию, плечом к плечу. И у него будет цель в жизни. Он будет пребывать в свете. И все надежды и мечты, которые, как он думал, давным-давно перегорели, вдруг ожили и всколыхнулись. И он решительно ответил:
– Сейчас спущусь.
Сердце вдруг забилось быстро-быстро. Он слышал удаляющиеся шаги сестры.
– И ты пойдешь под началом этого ублюдка? – спросила Колючка. – После всего того, что он с тобой сделал? Что он сделал со мной?
Бранд стащил с кровати одеяло:
– Я ж не ради него это делаю. А ради Гетланда.
Она презрительно фыркнула:
– Да ладно тебе. Ты ради себя самого это делаешь.
– Ну хорошо, ради себя. А что, я не заслужил?
Она помолчала, перекатывая желваки на скулах:
– Я так поняла, меня он не звал.
– А ты бы пошла под его началом? – спросил он.
И покидал в одеяло кой-какие вещи и завязал его узлом.
– Конечно, пошла бы. А потом морду б ему набила.
– Может, поэтому он тебя и не позвал.
– Хуннан не позвал бы меня, даже если б он горел, а я б стояла рядом с ведром воды. Никто из них не позвал бы. Воины Гетланда, подумаешь. Смешно слышать. Хотя нет, грустно.
И она застыла с сапогом в руке и нахмурилась.
– А ты не потому ли так быстро убегаешь, чтобы от меня избавиться, а? Потому что ежели что, ты так и скажи. Хватит с нас недомолвок…
– Это не так.
А про себя подумал: да ладно? Отчасти ведь так и есть. Ему нужно вздохнуть свободно. Подумать.
– Иногда мне кажется, лучше бы я осталась в Первогороде, – пробормотала она.
– Ты бы тогда
– Я бы тогда умерла богатой и прославленной, и единственно о чем бы жалела перед смертью, так об этом.
– Дай мне неделю сроку, – сказал он, перепоясываясь мечом Одды. – Я никуда не сбегаю, но я должен это сделать. У меня может не быть другого шанса.
И она свирепо оскалилась и зашипела:
– Но только неделю! А то пойду и найду себе другого Поднимателя Кораблей!
– Договорились.
И он поцеловал ее. Губы у нее были обметаны, и дыхание кислое – ну и что. И он закинул за спину щит, и подхватил узелок из одеяла, и сделал глубокий вдох, и отправился в стальные объятия Матери Войны.
На пороге он замешкался, словно его что-то остановило, и обернулся. Последний, прощальный взгляд. Ну и проверить: она точно здесь? Это был не сон? Нет, не сон. Вот она сидит. Улыбается. Она так редко улыбалась, и поэтому ему так нравились ее улыбки. Они же на вес золота! И он остался очень доволен, что в этот раз она улыбается не кому-нибудь, а именно ему.
Избранный Щит
С цитаделью Торлбю у Колючки были связаны самые неприятные воспоминания. Последний раз ее сюда привели как убийцу – в цепях. И отправили в подземелье. А перед этим ее привели сюда к телу отца, которое положили в Зале Богов. И он лежал, бледный и холодный, под высоким куполом, и мать всхлипывала рядом, и она посмотрела на суровые лица высоких богов и поняла: она молилась напрасно. И в ней всколыхнулась память о том дне, и вместе с ней гнев, который она почувствовала тогда, гнев, который полыхал в ней с того самого дня. И она вцепилась в мешочек с костями отца и мрачно оглядела высокие двери Зала Богов.
Во дворе, под огромным кедром, тренировались мальчишки. На той самой площадке, на которой тренировалась и она, Колючка, и наставник выкрикивал команды, а они пытались встать в шаткую и неуклюжую щитовую стену. Какие же они еще маленькие. Неуклюжие, и двигаются медленно. Поверить невозможно, что когда-то и она была такой же.
Но Колл уже вел ее дальше.
– Ты – Колючка Бату?
В уголке площадки сидел старик, закутанный, несмотря на жару, в толстый черный мех. На коленях у него лежал обнаженный меч. Он казался таким высохшим, и сгорбленным, и бледным, что Колючка его сразу не узнала. Даже золотой обруч на лбу не помог.
Она неуклюже припала на одно колено рядом с Коллом и уставилась в траву:
– Да, мой король.
Король Атиль кашлянул, прочищая горло.
– Я слышал, что ты, безоружная, убила семерых и заключила союз с Императрицей Юга. Я не поверил.
И он прищурил слезящиеся глаза и смерил ее оценивающим взглядом:
– Но сейчас думаю, что зря.
Колючка с трудом сглотнула:
– Их было только пятеро, мой король.
– Вы только посмотрите на нее, только пятеро!
И он хрипло хохотнул, покивав старым воинам, что стояли рядом. Ответом стала пара кривых улыбок. Остальные слушали разговор с весьма кислыми минами. Они ее по-прежнему презирали, и никакой подвиг не заставит их уважать наглую девчонку.