Полмира
Шрифт:
Понятное дело, сидел он с глупой улыбкой. И слушал, как она храпит. Вспоминал, как она храпела ему над ухом, пока они плыли по Священной и Запретной. И как ему это нравилось. И глазам своим не верил – надо же, случилось. Вот она, обнаженная, лежит в его постели.
А потом он вдруг начал беспокоиться.
Что люди-то подумают? Ну, когда узнают, что они… сделали это? Что скажет Рин? И мать Колючки? А если она забеременеет? Он слышал, что с первого раза обычно ничего не бывает, но вдруг? А ведь она скоро проснется. А что, если
– Боги, – пробормотал он и уставился, моргая, в потолок.
В конце концов, они же ответили на его молитвы и привели ее к нему в постель, правда? Ну так с чего бы им забирать ее из постели?
Всхрапнув особенно сильно, Колючка дернулась, потянулась, сжала кулаки, дернула ногами – мускулы ходуном заходили. Высморкнула из носа соплю, утерлась ладонью, протерла глаза другой ладонью и сбросила спутанные волосы с лица. И вдруг застыла, а потом резко вывернула голову и уставилась на него широко открытыми глазами.
– Доброе утро, – сказал он.
Она удивленно пробормотала:
– Значит, это не сон?..
– Похоже, что нет.
Ага. Это самый настоящий кошмар!
Они долго смотрели друг на друга.
– Ты хочешь, чтобы я ушла? – спросила она.
– Нет! – ответил он, пожалуй, слишком поспешно и слишком громко. – Нет. Хочешь, чтобы я ушел?
– Нет.
И она медленно села, натянула одеяло на плечи, выставила колени и широко зевнула.
– Почему? – оказалось, он сказал это вслух.
Она замерла на половине зевка – так и застыла с открытым ртом.
– Что, не задалась вчерашняя ночка, да?
Она вздрогула, словно он залепил ей пощечину.
– Что я сделала не так?
– Ты? Нет! Ты ничего… я о себе говорю вообще-то.
На самом деле он не был так уж уверен, что говорит о себе, но слова вылетали как-то сами по себе:
– Рин же тебе сказала, да? Что мой собственный отец не хотел, чтобы я рождался. Что моя мать не хотела, чтобы я у нее был.
Она нахмурилась:
– Я слышала, твоя мать умерла.
– А разве это не одно и то же?
– Нет. Не одно.
Он не слушал:
– Я вырос, ковыряясь в помойках. Я выпрашивал еду для сестренки. Я возил кости, как раб.
Он не хотел это говорить. Никому и никогда. Но это вырвалось. Само. Как рвота.
Колючка захлопнула рот:
– Я, конечно, сука, дура и задница, Бранд, но не такая уж задница, чтобы заноситься перед тобой из-за всего этого. Ты хороший человек. Человек, которому можно доверять. И все, кто тебя знает, так думают. Колл только о тебе и твердит, Ральф тебя уважает. Ты даже отцу Ярви нравишься – а ведь ему никто не нравится.
Он удивленно поморгал:
– Я же всегда молчу.
– Правильно!
– Правда, что ли?
– Они с матерью Скейр целый вечер твой зад обсуждали!
– Ээээ…
– Да от тебя любая девушка без ума будет! К тому же теперь ты не на помойке живешь! Непонятно только, почему ты хочешь, чтобы я была твоей девушкой…
– В смысле?
Ему и в голову не приходило, что она может сомневаться! Она ж всегда выглядела такой уверенной в себе!
Но она только крепче натянула на плечи одеяло и посмотрела на свои босые ноги с недовольной гримасой:
– Я себялюбива.
– Ты… честолюбива, вот. И мне это нравится.
– Я злая.
– Нет. Ты остроумная. И это мне тоже нравится.
Она осторожно потерла шрам на щеке:
– Я страшная.
Тут он зверски разозлился – даже сам от себя такого не ожидал:
– Какой идиот это сказал? Во-первых, это вранье, во-вторых, я ему рыло начищу!
– Я сама могу кому угодно рыло начистить. В этом вся и проблема. Я не… ну, ты понимаешь.
И она вытащила руку из-под одеяла и почесала бритую половину головы.
– Я не такая, какой должна быть девушка. Или женщина. Никогда не была и не буду. Я не умею…
– Чего?
– Ну… улыбаться. Не знаю… шить. Тоже не умею, вот.
– Мне не нужно ничего зашивать!
И он съехал со своего рундука и встал перед ней на колени. Его сомнения рассеялись. Перед этим все как-то расстроилось, и он не позволит этому случиться снова. Упрется изо всех сил – и не позволит.
– Я засматривался на тебя еще с нашего приезда в Первогород. Или даже раньше.
И он протянул руку и накрыл ее ладонь своей. Может, это и выглядело неуклюже, зато все честно.
– Просто я думал, что такая, как ты, – не для меня.
И он посмотрел ей в лицо, отчаянно пытаясь подобрать нужные слова:
– Я когда смотрю на тебя и понимаю, что ты моя… в общем, я чувствую… словно награду выиграл.
– Награду, на которую никто другой не позарился… – пробормотала она.
– А мне плевать на других! – сказал он и опять разозлился – она даже глаза вскинула. – Ежели они такие дурни и сами не видят, что хоть все море обплыви, лучше тебя не сыщешь, – мне же лучше, вот!
И он замолчал, и залился краской, и подумал, что вот теперь точно все испортил.
– Мне приятней слов в жизни никто не говорил.
И она протянула руку и откинула волосы ему с лица. Так ласково и нежно, словно перышко его коснулось. И он думать не мог, что она может быть такой нежной.
– Мне тоже приятного мало в жизни говорили. Ну так и что ж теперь…
Одеяло сползло с ее голого плеча, и он потянул его вниз и провел рукой по ее боку, по спине, и кожа шуршала о кожу, такая теплая и гладкая, и она прикрыла глаза, и его…