Полмира
Шрифт:
– На самом деле, ничего особенного. После присяги я только и делаю, что стою столбом за плечом королевы, когда она сидит в монетном дворе, и сурово гляжу на купцов, которые к ней приходят чего-то выпрашивать. Они словно на иноземном языке разговаривают, ни слова не разумею в их тарабарщине…
– Не жалеешь, что согласилась? – спросила Рин, загребая очередную пригоршню серой вязкой массы.
– Нет! – резко ответила Колючка, но потом, подумав и пошлепав ладонями по глине, добавила: – Немного. Но такое со мной не в первый раз случается.
– Я
Колючка вздохнула:
– Да мы все такие. Не такие, как кажемся.
Рин осторожно подула на лопату, и угли ярко заалели, а потом легла на живот и засунула все в отверстие в печи. И принялась дуть, до красноты раздувая щеки. Потом села на корточки, глядя, как занялись наконец угли и в отдушине заплясало рыжее пламя.
– А что у вас с Брандом? – спросила она.
Колючка, конечно, понимала, что ее обязательно об этом спросят. Но что ответить, так и не придумала.
– Не знаю.
– Слушай, разве это такой сложный вопрос?
– Ну вот представь себе – да.
– Так. Ты что, бросила его?
– Нет, – ответила Колючка – и сама удивилась, насколько уверенно прозвучал ее голос.
– А он? Что он сказал?
– Мы обе знаем – Бранд тот еще молчун. Так что я не удивлюсь, если да, он не захочет больше меня видеть. Я не из тех, о ком мужчины мечтают. Ну ты понимаешь.
Рин нахмурилась, помолчала, а потом сказала:
– Вообще-то, мужчины все разные. И мечтают о разном. Женщины, кстати, тоже.
– Но он же сбежал! При первой же возможности!
– Он так долго хотел стать воином. И вот ему выпал шанс.
– Ну да.
И Колючка горько вздохнула.
– Я-то думала, после того, как мы… ну ты понимаешь… станет проще.
– Не стало?
Колючка поскребла бритую голову, нащупала среди щетины безволосую полоску шрама.
– Неа, ни хрена не стало. Я вообще перестала понимать, что происходит, Рин. То есть я очень хочу… но я не понимаю. Я ни на что не гожусь. Только мечом махать.
– Откуда ты знаешь? Может, в тебе откроется талант раздувать мехи?
И Рин бросила их рядом с печным отверстием.
– Если нужно взвалить на себя груз, – пробормотала Колючка, опускаясь на колени, – взваливай, а не скули.
И она сжала зубы и взялась за мехи, и раздувала их до тех пор, пока плечи не заболели, в груди не осталось дыхания, а рубашка не вымокла от пота.
– Поддай еще! – приказывала Рин. – Еще жару!
И стала что-то тихо напевать – оказалось, молитвы. Тому, кто Возжигает Пламя, Той, кто Бьет по наковальне, и Матери Войне, Матери Воронов, что собирает мертвых и превращает ладонь в кулак.
Колючка раздувала мехи до тех пор, пока в воздуховоде не вспыхнуло натуральное пламя ада. В сгущающейся темноте отверстие пылало, как пасть дракона. Она, конечно, вместе со всеми перетащила корабль через верхние волоки, сначала туда, потом обратно,
Рин фыркнула:
– Отойди, убивица. Я покажу, как это делается!
И она взялась за мехи, спокойная такая, и сильная, и стала раздувать их мощными размеренными движениями – прям как ее брат с веслом управлялся. Угли разгорелись еще сильней, а на небе высыпали звезды, и Колючка пробормотала свою собственную молитву. Молилась она отцу, и привычно поискала пальцами мешочек, но кости отца сплавлялись сейчас со сталью – и это было правильно.
И она влезла в реку и долго пила, а потом отмокала, а потом приплелась обратно и взялась за мехи снова, воображая, что это голова Гром-гиль-Горма, и раздувала и раздувала их, и одежда ее высохла у печи, а потом вновь вымокла от пота. А в конце они работали бок о бок, вместе, и жар упирался своей тяжелой рукой Колючке в лицо, из воздуховода вырывалось красно-синее пламя, а от спекшейся глины шел дым, и в ночное небо взвивались искры, а над вершинами развалился толстый и белый Отче Месяц.
И только когда руки у Колючки уже отваливались, а в груди уже не осталось дыхания, Рин сказала: «Хватит», и они, черные от сажи, упали на спину и лежали, как две вытащенные на берег рыбы.
– И что теперь?
– Теперь ждем, когда остынет.
И Рин вытащила из мешка здоровенную бутыль и выдернула проблку.
– Ну и напьемся мальца.
И она сделала хороший глоток, горло в пятнах сажи дергалось, когда она глотала. А потом утерла рот и передала бутылку Колючке.
– Вижу, ты знаешь дорогу к сердцу женщины!
И Колючка прикрыла глаза и вдохнула запах доброго эля, а потом попробовала его на язык, и проглотила, и облизнула сухие губы. Рин положила лопату на печку, исходящую переливающимся жаром – жарила шипящий на раскаленном металле бекон.
– А ты, я погляжу, и смелая и умелая, а?
– Много кем пришлось работать.
И разбила в лопату яйца – те тут же запузырились.
– Значит, битва будет?
– Похоже на то. При Амоновом Зубе.
Рин посолила яичницу.
– А Бранд там будет сражаться?
– И он, и я. Впрочем, у отца Ярви другое мнение. Но с ним всегда так.
– Я слышала, он хитрый и коварный человек.
– Без сомнения. Но он не слишком-то любит рассказывать про свои хитрости.
– А хитрецы – они все такие.
И Рин перевернула бекон ножом.
– Горм вызвал короля Атиля на поединок. Чтобы все в поединке, а не в битве решилось.
– Поединок? Ну так Атиль – он же мечник, каких поискать!
– Был. Раньше. Сейчас он тяжело болен.
– Доходили слухи, да…
И Рин сняла лопату с печи и села на землю, а лопату положила между ними. От запаха яичницы с беконом Колючка чуть слюной не захлебнулась.
– Вчера видела его в Зале Богов, – сказала Колючка. – Пытался выглядеть молодцом, но, несмотря на все отвары отца Ярви, еле на ногах держался.