Полное собрание сочинений. Том 26. Произведения 1885–1889 гг. О жизни

Толстой Лев Николаевич

Если лишенный дйствія всхъ своихъ членовъ человкъ въ состояніи подчинить свое животное своему разуму, мы признаемъ человка вполн живымъ и относимся къ нему какъ къ живому; но если человкъ находится въ простомъ или гюпнотическомъ сн, въ бреду, въ агоніи, въ бшенств и длаетъ самыя сильныя и быстрыя движенія, мы не относимся къ нему, какъ къ живому. Признаемъ живымъ только потому, что предполагаемъ невозможность того подчиненія, которое въ себ сознали признакомъ нашей жизни.

«Въ животномъ, а не въ разумномъ сознаніи, отвчаютъ люди нашего времени. То въ чемъ одномъ мы въ себ знаемъ жизнь, то, въ чемъ мы въ другихъ знаемъ жизнь, тотъ единственный признакъ, по которому мы признаемъ жизнь не въ

себ и въ другихъ, то, что властвуетъ надъ животною личностью, все это иллюзія, a дйствительно есть то, чего мы не могли бы знать, если бы у насъ не было этой иллюзіи. – Того мы не видимъ, а это видимъ», говорятъ они. Вдь это все равно, что если бы человкъ признавалъ иллюзіей самаго себя, а только тнъ, которую онъ можетъ видть, признавалъ бы действительно существующей.

Онъ бы не говорилъ, что на тни повторяются т движенія, которыя я длаю, а говорилъ бы, что я повторяю т движенія, которыя длаетъ тнь и то сознаніе длаемыхъ ими движеній называлъ бы иллюзіей.

Заблужденіе это удивительно, тмъ боле, что оно касается самаго важнаго для человка предмета, его жизни; но оно и происходитъ только отъ того, что оно касается этаго самаго важнаго предмета. Заблужденіе это въ той же своей сложной, квази-научной форм, въ которой оно представляется намъ, вдь есть ничто иное, какъ послдній, отчаянный и безумный крикъ животной личности, побораемой выросшимъ въ немъ разумнымъ сознаніемъ. Это муки родовъ и безумное сопротивленіе тому, что должно совершиться. Разсужденіе это безумно, но оно не можетъ быть инымъ, потому что это есть только крики отчаянія погибающей въ борьб животной личности.

Но мало этаго: человкъ убиваетъ себя. Люди, непризнающіе жизнь разумнаго сознанія, а въ животной личности, какъ нчто вполне понятное, говорятъ: человкъ убилъ себя. Если бы они дйствительно признавали разумное сознаніе человка иллюзіей, они бы никогда не решились сказать такія безсмысленныя, по ихъ взгляду на человека слова. Сказать, человкъ, животная личность убилъ себя, все равно, что сказать: стаканъ самъ разбилъ себя. Животное не можетъ убить себя, какъ стаканъ не можетъ себя разбить. Т животныя, которыя убиваютъ себя въ борьбе съ другими, только погибаютъ въ борьб, при чемъ смерть происходить безсознательно, отъ неправильнаго дйствія ихъ органа, противъ самихъ себя. И убиваютъ себя не они сами, a т очевидныя, матеріальныя условія, въ которыя они поставлены.

Но человкъ безъ всякой борьбы съ вншнимъ міромъ, безъ всякихъ видимыхъ матеріальныхъ причинъ убиваетъ себя только вслдствіи внутренней, известной каждому человку неудовлетворенности разумнаго я. Я – животное, хочетъ жить, но разумное я не удовлетворено, и разумное я велитъ животному я, полному жизни и требованій личности, убить самаго себя. И животное я покоряется и со страхомъ, и съ ужасомъ беретъ ножъ, пистолетъ, петлю, и длаетъ то, что прямо противоречить его закону жизни животной личности – убиваетъ себя.

Самоубійство и сознаніе возможности самоубійства самымъ грубымъ, но очевиднымъ образомъ, исключающимъ всякое сомннiе, показываетъ человку, въ какомъ изъ двухъ я животнаго или разумнаго – истинная жизнь человка. Тогда какъ разумное я можетъ велть животной личности убить себя, животная личность, какъ бы сильно она ни заявляла въ человеке свои прав'a, ничего не можетъ противъ разумнаго я. Она не можетъ не только заставить разумное я уничтожить себя, какъ заставляетъ это делать разумное я съ животнымъ; но не можетъ ни на мгновеніе изменить, остановить деятельность разумнаго я. Разумное я можетъ

все сделать надъ животнымъ: можетъ заставить его не есть, не спать, не дышать даже, и делаетъ это.

Животное я не можетъ надъ разумнымъ ничего. Все усилія животнаго я противъ разумнаго обращаются только на себя, на животное я, и не затрогиваютъ даже разумнаго я. Животное я хочеть заставить разумное я забыть, не думать. И все, что оно делаетъ для этой цли: и вино, и суета и опіумъ, все губитъ только животное я, а разумное я все помнитъ, все думаетъ. Въ чемъ же жизнь человека? Въ животномъ или разумномъ сознаніи?

Вдь разсужденія эти импозируютъ людямъ только потому, что много людей сошлись въ нихъ и выработали цлый научный жаргонъ для отстаиванья ихъ, но разсужденія эти такъ же жалки, нелепы и понятны, какъ и то, что мы безпрестанно слышимъ, отъ одного человека, находящагося въ процессе борьбы животнаго и разумнаго сознанія: несомненно одно то, что передо мной яблоко, а во рту слюни отъ желанія его съесть, остальное все мое знаніе о томъ, отчего произошло это яблоко и что мое отношеніе къ нему, это все иллюзія.

Но что бы не говорили люди, возведшіе въ теорію борьбу разумнаго сознанія, какъ бы ни старались они своими софизмами остановить ростъ этаго разумнаго сознанія и доказать людямъ, что его не существуетъ, а существуетъ одно животное, человкъ съ проснувшимся разумнымъ сознаніемъ не понималъ и не можетъ понимать жизнь иначе какъ подчиненіе животной личности разумному сознанію: нтъ этаго подчиненія и человкь ничего не знаетъ о жизни: какъ только начинается жизнь, такъ человкъ ее понимаетъ и не можетъ понимать иначе, какъ подчиненіе животной личности разумному сознанію.

* № 9.²⁰¹

Но если даже одни изъ людей, не имющихъ истиннаго пониманія жизни, тмъ или другимъ способомъ уврили себя, что ихъ ожидаетъ личное безсмертіе, или другіе, которыхъ очень много, успокоили себя, часто безсознательно, разсужденіемъ Эпикура о томъ, что смерти я не увижу, такъ какъ меня не будетъ, т и другіе люди, удаливъ отъ себя представленіе о неизбжности смерти, никогда не въ состояніи, если они не имютъ истиннаго пониманія жизни, помириться съ представленіемъ объ ожидающихъ ихъ, угрожающихъ имъ со всхъ сторонъ неизбжныхъ страданій.

Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти, но страданія? Страданія вотъ что ужасно! – говорятъ они обыкновенно, подъ этимъ общимъ словомъ страданій смшивая три разные понятія о страданіяхъ: страданія свои тлесныя личныя, которыя собственно и составляютъ для нихъ главный ужасъ, потомъ видъ страданій другихъ людей, потомъ свои нравственныя страданія.

Замчательное явленіе: утвержденіе о томъ, что утверждали стоики, что страданій нетъ, что страданія это суевріе, произведете нашего воображенія, утвержденіе это изъ себя выводить людей, боящихся страданій и утверждающихъ то, что это есть главное бедствіе жизни. Люди защищаютъ действительность страданій какъ какую-то драгоценность, какъ опору моего міросозерцанія, которую они [ни] за что не хотятъ и не могутъ уступить. И защищая свое представленіе о страданіяхъ, всегда <нарочно> смешиваютъ все три рода страданій: личныя животныя, страданія другихъ и нравственныя страданія, умышленно подменяя одно другимъ. Человекъ былъ богатъ, знатенъ и обеднелъ и попалъ въ такое положеніе, что 30 лтъ кормился въ проголодь, мерзъ, былъ унижаемъ и заболелъ и померъ подъ кучей камня.