Полное собрание стихотворений

Надсон Семен Яковлевич

1881–1882

«Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею…»^*

Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею Неподвижно и низко висят облака; Желтый лес отуманен свинцового мглою, В желтый берег без умолку бьется река… В сердце – грустные думы и грустные звуки, Жизнь, как цепь, как тяжелое бремя, гнетет, Призрак смерти в тоскующих грезах встает, И позорно упали бессильные руки… Это чувство – знакомый недуг: чуть весна Ароматно повеет дыханием мая, Чуть проснется в реке голубая волна И промчится в лазури гроза молодая, Чуть в лесу соловей про любовь и печаль Запоет, разгоняя туман и ненастье, – Сердце снова запросится в ясную даль, Сердце снова поверит в далекое счастье… Но скажи мне, к чему так ничтожно оно, Наше сердце, – что даже и мертвой природе Волновать его чуткие струны дано, И то к смерти манить, то к любви и свободе?.. И к чему в нем так беглы любовь и тоска, Как ненастной и хмурой осенней порою Этот белый туман над свинцовой рекою Или эти седые над ней облака?

1881–1882

Мечты королевы^*

На мотив из Тургенева

Посвящается М. А. Р.

Шумен праздник, – не счесть приглашенных гостей! Море звуков и море огней… Сад, и замок, и арки сверкают в огнях, И, цветной их каймой, как венком, окружен, Пруд и спит и не спит, и смеется сквозь сон, И чуть слышно журчит в камышах… Шумен праздник и весел, – и только грустна

Королева одна: Что ей в льстивых речах восхищенных гостей И в стихах серенад знаменитых певцов! Эти речи – продажные речи рабов, В этой музыке слышатся звуки цепей!.. С колыбели ее появленье встречал Общий рокот корыстных похвал, – И наскучила ложь ей, и сердце в груди Сжалось грустью, – ив эту душистую ночь Страстно шепчет ей сердце: «Не верь им… уйди, Убеги от них прочь! Брось свой пышный престол и венец золотой Жадной стае шутов и льстецов: Здесь так душно, – а в роще, над тихой рекой Так живителен воздух, согретый весной, Так пристал бы к головке твоей молодой Ароматный венок из цветов!.. Пусть под сводами зал и в затишье аллей Веют перья беретов и шпоры звенят, – Там, за садом, в тени наклоненных ветвей Статный юноша ждет: волны русых кудрей Упадают на грудь, и в лазури очей Одинокие слезы горят!»

1881–1882

Весенняя сказка^*

Посвящается Екатерине Ильиничне Мамонтовой

Чудный, светлый мир… Ни вьюг в нем, ни туманов, Вечная весна в нем радостно царит… Розы… мрамор статуй… серебро фонтанов, Замок – весь прозрачный, из хрустальных плит… У подножья скал – сверкающее море… Тихо льнет к утесам сонная волна И, отхлынув, тонет в голубом просторе, И до дна прозрачна в море глубина… А за светлым замком и его садами, От земли, нахмурясь, в небосклон ушли Великаны горы снежными цепями И по темным кручам лесом заросли. И лесная чаща да лазурь морская, Как в объятьях, держат дивную страну, Тишиной своею чутко охраняя И в ее пределах – ту же тишину. Чудный светлый мир, – но злобой чародея Он в глубокий сон от века погружен, И над ним, как саван, высится, синея, Раскаленный зноем, мертвый небосклон. Не мелькнет в нем чайка снежной белизною, Золотому солнцу подставляя грудь; Не промчатся тучки дымчатой грядою К отдаленным скалам ласково прильнуть. Всё оцепенело, всё мертво и глухо, Как в могиле глухо, как в могиле спит: Ни одно дыханье не встревожит слуха, Ни один из чащи рог не прозвучит. В воздухе, сверкая, замер столб фонтана, Замер мотылек над чашечкой цветка, Пестрый попугай – в густых ветвях каштана, В чаще леса – лань, пуглива и дика. Точно этот замок, рощи и долины, Пурпур этих роз и белизна колонн – Только полотно сверкающей картины, Воплощенный в красках, вдохновенный сон. Точно тот, кто создал этот рай прекрасный, Жизнь и разрушенье в нем остановил, Чтоб навек свой блеск, и девственный и ясный Он, как в день созданья, свято б сохранил… Посмотри: как змейка, лестница витая Поднялась в чертог, и тихо у окна Спит в чертоге том царевна молодая, Словно ночь прекрасна, словно день ясна. До земли упали косы золотые, На щеках – румянец, и порой, чуть-чуть Вздрогнув, шевельнутся губки молодые, Да тревожный вздох подымет слабо грудь. Темный бархат платья резко оттеняет Белизну плеча и нежный цвет ланит, Знойный день в уста красавицу лобзает, Яркий луч отливом на кудрях горит… Сон ее тревожат тягостные грезы – Посмотри: печаль и страх в ее чертах, Посмотри: как жемчуг, тихо льются слезы, Словно сжечь хотят румянец на щеках! Снится ей, что там, за этими хребтами, Истомлен путем и долгою борьбой, Молодой красавец с темными кудрями Силится пробиться через лес густой… Плащ его в лохмотьях и окрашен кровью, А в лесу – что шаг, то смерть ему грозит, Но на трудный подвиг призван он любовью, – И его нога по кручам не скользит… О, как он устал!.. Какой прошел далекий. Бесконечно тяжкий и суровый путь!.. Хватит ли отваги для борьбы жестокой. Выдержит ли битву молодая грудь? Но – победа!.. В мраке тягостных сомнений Светлый луч блеснул, окончен долгий спор, – И уже гремит по мрамору ступеней, Всё слышней, всё ближе, звук шагов и шпор Словно вихрь коснулся сонного чертога, Словно дождь весной по листьям пробежал – И, светлей и краше молодого бога, Гость давно желанный перед ней предстал. И предстал, и обнял, и прильнул устами – Жаркими устами к трепетным устам, И ответа молит страстными речами, И тяжелый меч сложил к ее ногам. «Милая! – он шепчет, – я рассеял чары, Я развеял власть их, этих темных сил; Грозно и сурово сыпал я удары, Оттого, что много верил и любил! О, не дли ж напрасно муки ожиданья! Милая! проснися, смолкнула гроза!» – Долгое, любовью полное лобзанье – И она открыла ясные глаза!..

* * *

Старое преданье… Чудное преданье… В нем надежда мира… Мир устал и ждет, Скоро ль день во мгле зажжет свое сиянье, Скоро ли любовь к страдающим сойдет? И она сойдет, и робко разбегутся Тучи с небосклона – и в ее лучах Цепи сна, как нити, ржавея, порвутся, И затихнут слезы и замолкнет страх! Светел будет праздник – праздник возрожденья, Радостно вздохнут усталые рабы, И заменит гимн любви и примиренья Звуки слез и горя, мести и борьбы!

1881–1882

Женщина^*

Жизнь мало мне дала отрадных впечатлений, И в прошлом не на чем мне взор остановить; Жизнь одиночества, жизнь горя и сомнений… Что пожалеть мне в ней и что благословить? Но, нищий радостью, я был богат мечтами! С младенчества, в часы медлительных ночей, Сверкая надо мной бесшумными крылами, Они являлись мне и сыпали цветами На ложе дум моих, томленья и скорбей… То были странные, недетские мечтанья: Не снилась слава мне за подвиги войны, И строй стальных дружин в пылу завоеванья Я не бросал за грань враждебной стороны; В одежде странника и с лютней за плечами Из замка в замок я беспечно не бродил И к чуждым берегам, за бурными волнами, Сквозь мглу ночной грозы корабль не проводил; Я царской дочери, томившейся в темнице, От злобы темных сил отважно не спасал, У старой яблони не сторожил жар-птицы, Ключей живой воды по свету не искал. Мой мир был мир иной – не мир волшебной сказки И первых детских книг, – в полуночной тиши Он создан был в груди безумной жаждой ласки, Он вырос и расцвел из слез моей души!.. И помню, снилось мне, что, сладко отдыхая, Лежу в истоме я, глаза полузакрыв… Уютно в комнатке… едва горит, мерцая, Лампадки бледный свет, киот озолотив; Докучных школьных стен нет больше предо мною, Затих беспечный смех резвящихся детей, – Я дома, я в семье, и нежною рукою Мать разбирает шелк густых моих кудрей… Угасла рано ты; мои воспоминанья Не сберегли в груди твой образ молодой; Но в годы черных дум, тоски и испытанья Я создал вновь его болезненной мечтой…. Вложив в уста твои ласкающие речи, Вложив огонь любви во взгляд твоих очей, Я каждой ночи ждал, как благодатной встречи, Я призрак полюбил всей силою моей…

1881–1883

«Мрачна моя тюрьма, – за крепкими стенами…»^*

Мрачна моя тюрьма, – за крепкими стенами Бежит в морской туман за валом новый вал, И часто их прибой под хмурыми скалами Мне в ночи душные забыться не давал. Мрачна моя тюрьма; лишь изредка проглянет Луч солнца в щель окна и свод озолотит, Но я не рад ему, – при нем виднее станет Могильный

мрак кругом и сырость старых плит. Со мной товарищ мой, мой брат… Когда-то оба Клялись мы – как орлы, могучи и сильны, – Врагам земли родной не уступать до гроба Священной вольности родимой стороны. Я песнею владел, – и каждый стон народа В лицо врагов его с проклятьями бросал, А он владел мечом и с возгласом: «Свобода!» За каждую слезу ударом отомщал… И долго бились мы, – чем дальше, тем грознее… Но нам не удалось рассеять ночь и тьму: Друзья нас продали с улыбкой фарисея, Враги – безжалостно нас бросили в тюрьму; И песен чудный дар, и молодость, и сила Угасли навсегда для нас в ее стенах, И мир для нас – обман, и жизнь для нас – могила, Насмешка злобная на вражеских устах… Петь? Для кого, о чем?.. Молить ли сожаленья? Слагать ли льстивый гимн ликующим врагам? Нет, лира истины, свободы и отмщенья Не служит трепету, позору и слезам!.. Нет, малодушный стон не омрачит той славы, Что ждет нас – светлая, с торжественным венком – За жизни честный путь, тернистый и кровавый, И гибель на пути, в бою с гнетущим злом!..

17 января 1882

Из дневника («Хоть бы хлынули слезы горячей волною…»)^*

Хоть бы хлынули слезы горячей волною, – Я б желанной грозы их стыдиться не стал; Как дитя бы к подушке прильнул головою И рыдал бы, так горько, так сладко б рыдал!.. Я рыдал бы о том, что и тесно, и душно, И мучительно жить, что на горе других Я и сам начинаю смотреть равнодушно, Не осиливши личных страданий своих; Что я глупое сердце мое презираю, Что смеюсь я над жалкою мыслью моей И что жизнь и людей так глубоко я знаю, Что не верю уж больше ни в жизнь, ни в людей…

8 марта 1882

Из тьмы времен^*

В ночь, когда родился Александр Македонский, безумец Герострат, томимый жаждой славы, сжег знаменитый храм Дианы в Эфесе, за что и поплатился жизнью.

Учебник древней истории

Фантазия

Герои древности, с торжественной их славой, Отзывных струн души во мне не шевелят: По тяжким их стопам дорогою кровавой Вступали в мир вражда, насилье и разврат… За грозным шествием победной колесницы, За радужным дождем приветственных цветов Мне стоны слышатся из длинной вереницы Угрюмых, трепетных, окованных рабов; Мне видятся поля с сожженными хлебами, Позор прекрасных дев, и слезы матерей, И стая воронов, кружащих над костями, – И стыдно мне тогда и больно за людей!.. Но в мраке прошлого, в ряду его преданий Есть тень, покрытая бесславьем и стыдом, Но близкая душе огнем своих страданий, Своим падением и грозным торжеством. Передо мной встают – больной и изможденный, Суровый лик и взор загадочных очей, И мрачно-строгий лоб, в безмолвьи дум склоненный, И волны черные отброшенных кудрей… И снится мне, что ночь нависла, над Элладой, Что тихо в море спит лазурная волна, И цепь далеких гор неясною громадой В прозрачном сумраке едва-едва видна; И будто эта ночь и нежит, и ласкает, И жжет, опьянена дыханием цветов, И будто в эту ночь на землю прилетает Рой вдохновенных грез и благодатных снов… О, счастлив тот, кому во мраке этой ночи, В пустынной улице или в саду немом, Яснее, звезд горят возлюбленные очи И руку жмет рука в порыве молодом!.. О, счастлив тот, кто мог приветными огнями Спугнуть душистый мрак под сводами аллей И весело возлечь за шумными столами, В ликующей толпе красавиц и друзей!.. Но если ты один… но если ты судьбою На жизненном пиру, как нищий, обойден, Но если, как туман, развеянный грозою, Бегут твоих очей забвение и сон, – О, бойся их – ночей ласкающих и нежных: Суровый твой недуг в затишье их слышней, И вдвое тяжелей отрава слез мятежных, Когда от сладких слез томится соловей!.. Мне снится эта ночь, и снится он… Угрюмый, Без цели он бредет по площади глухой, Сжигаемый своей мучительною думой, Страдающий своей непонятой тоской… Спокоен шаг его: никто его лобзаний Не ждет в ночной тиши, и не к кому на грудь С отрадой горькою нахлынувших рыданий И с братской жалобой во мгле ему прильнуть… И если б даже в дверь к гетере беззаботной Ударил он, любви желанием объят, – Она ответила б с боязнью безотчетной: «Уйди – ты страшен мне, безумный Герострат!..» Безумный?.. Да, умам ребячески пугливым И мелочным сердцам его не оценить: Как свет исчадьям тьмы, он страшен всем счастливым, Всем детски верящим и рвущимся любить… Он их покой смутил безжалостным сомненьем, Открыл им тайный яд в дыхании цветов И бросил, не страшась, насмешкой и презреньем И в них, объятых сном, и в мертвых их богов!.. Он юноше сказал: «Когда перед тобою, Стыдливо опустив мерцающий свой взгляд, Пройдет красавица медлительной стопою И вдруг украдкою оглянется назад, И, уловив ее невольное движенье, Прочтет в чертах ее восторженный твой взор И робость детскую и трепет восхищенья, – Забрезжившей любви безмолвный разговор, – Беги и не ищи отрадного свиданья: Любовь – безумный звук… Любви на свете нет: Есть только ложь одна, есть жгучие страданья, Да кровь кипучая, да юношеский бред!..» И деве он сказал: «Не верь в его лобзанья: Он лгал, когда клялся навеки быть твоим; Он твой, пока к тебе влекут его желанья; Ударит час – и страсть развеется, как дым…» Он говорил жрецам: «Смешны мольбы каменьям…» Он воину сказал: «Стыдись, – ты не герой…» Он их отвергнул всех, исполненный презреньем, – И сам отвергнут был невнемлющей толпой… По звонкой площади далеко раздаются Во мгле шаги его… Навстречу, из садов, К нему томительно и радостно несутся И звуки пения и говор голосов… Но он на их призыв чела не подымает. Пред ним – старинный храм; холодный луч луны, Скользя по мрамору, из мрака вырывает Лепной узор колонн и выступы стены… Он тихо входит внутрь… Глубокой ночи тени Стоят, таинственно сгустившись по углам. Вот и алтарь… Пред ним курится фимиам… Гирлянда алых роз упала на ступени, И, полною луной в окно озарена, Стоит, божественной сверкая наготою, Диана строгая, нема и холодна, На лань покорную облокотясь рукою… У ног богини жрец уснул глубоким сном, На мрамор статуи склонясь седым челом. И мысль внезапная безумца озарила: Жить, чтоб потом не жить!.. Томиться и страдать, Чтоб всё взяла с собой безмолвная могила И чтоб о том никто вовек не мог узнать!.. А если стон души, исторгнутый мученьем, Заставить прозвучать в грядущих временах, Чтоб пробуждать в слепцах, объятых опьяненьем, – Как встарь я пробуждал, – сомнения и страх?.. Сияньем истины слепить глаза разврату, Ничтожество людей сурово озарять И сквозь позор веков страдающему брату Могучий отклик свой торжественно подать?.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И вспыхнул гордый храм, как факел погребальный, И не угас еще доныне этот свет, – А в ту же ночь другой безумец гениальный Безвестно в мир вступал для крови и побед!..

16 сентября 1882

«Всё это было, – но было как будто во сне…»^*

Всё это было, – но было как будто во сне: Были и нежные ласки, и тайные встречи… Личико девушки кротко склонялось ко мне, Тонкие, бледные ручки ложились на плечи… В сумерках вечера глухо рыдала рояль, Лампа светила на книгу родного поэта… Как хороша была даже печаль, Как тогда верилось в ясную даль, В близость блаженства, в победу желанного света!.. О, мне не больно, что жизнь мне солгала: она Всем, кто ее обещаньям поверил, солгала! Пусть она будет, как прежде, темна и душна, – Лишь бы вдали не угаснул маяк идеала. Если он светит, – что значит холодная мгла, Буйные волны и ветер? Пловец утомленный, Светом его озаренный, Малодушно не бросит весла!.. Но мне мучительно больно, мне стыдно до жгучей тоски, Что мое сердце мне лгало… Прости мне, моя дорогая, Лживые слезы, на мрамор могильной доски Тяжко упавшие, память твою оскорбляя. Нету любви, если годы похитить могли Чистый твой образ из сердца! Без вечности чувства – Смысла в нем нет!.. Если ж нету любви, – нет искусства, Правды, добра, красоты, – нет души у земли!..

16 октября 1882

«Здесь всё, что я сберег от суетного света…»^*

Здесь всё, что я сберег от суетного света И что перестрадал один в ночной тиши, Здесь перлы лучшие со дна моей души. [Здесь я на высоте призвания поэта.]

1882

«Сбылося всё, о чем за школьными стенами…»^*