Полное Затмение
Шрифт:
Ебать твою мать, только и пронеслось в голове у Дымка, да этот псих собрался палить по скаку из своей пук...
«Уэзерби» издало громоподобный грохот, пуленепробиваемое стекло кокпита скакорабля треснуло, и арка тьмы в шлеме дёрнулась.
Это было явно не обычное ружьё. Это пукалка была всем пукалкам пукалка.
Скак вильнул, дал крен, выровнял положение.
Пушки-«шестидесятки» засуетились, выцеливая врага.
С момента, когда Стейнфельд начал сгребать бумаги в чемоданчик, прошло пять секунд.
Ворон с оглушительным карканьем взмыл с плеча Дымка.
Остроглаз потащил Дымка за собой через порог. Дымок подумал: нет, ну он же не...
Выстрела как такового он не услышал. Залп пушки калибра 60 мм оказался непосилен для слухового нерва: сначала тонкий писк, будто звенит натянутая и отпущенная гитаристом струна, а потом жуткий металлический лязг и...
ничего. Потом комнату облизал язык пламени, и полетели тёплые брызги: незадачливого часового разнесло на ошмётки.
Всё это пошло фоном, регистрируясь как вторичные ощущения, первичным же было чувство, будто воздух вокруг места, куда выстрелила пушка, твердеет, превращаясь в сляб холодной стали, и этот-то сляб впечатал Дымка в стену, РАЗМАЗАЛ по стене. Ему почудилось, что тело оставило контур на штукатурке; внутри что-то переместилось, хрустнуло, булькнуло, и пришло ощущение невероятной, всесокрушающей тяжести, под которой, скрипя, пошли ломаться кости.
Всё это усугублялось омерзительно садистским субъективным замедлением времени; Дымок в невероятно чётких подробностях ощущал, как ломается и выворачивается правая рука, трещит таз, выгибается грудина, хрустят рёбра...
Затем пролился слепяще-белый дождь невероятной боли, и... и он пришёл в себя с мыслью: Где мой ворон?
Он попытался произнести это вслух, и по нему ударил стальной молот боли, да так, что удар отдался в костях. Он попытался разглядеть что-нибудь вокруг, но в глазах кишели чёрные мушки.
— Дай ему ещё морфина, — велел чей-то далёкий, как во сне, голос. Голос Стейнфельда.
Дымок не почувствовал укола иглы, но ощутил, как его переломанное тело укрыли одеялом тупой немоты всех чувств. Боль не ушла полностью, но тоже отупела, размылась, потускнела, точно уголья догорающего костра в тумане.
Он открыл глаза с таким усилием, точно оконные задвижки отодвинул. Ему показалось, что это движение отдалось в спине. В тумане полубреда он различил угол какого-то подвала, фрагмент фигуры Юкё, проходящей мимо. Услышал голос Остроглаза:
— ...нам нужна гарантия, что нас вывезут из Франции в любое удобное нам время.
— Если поверишь мне на слово, — голос Стейнфельда, — потому что другой гарантии я тебе дать не могу. Но ты дурака не валяй. Ты же в любой момент мог от нас ответвиться, пока мы драпали, и как бы мы тебя вернули? Никак. Ты стрелял по скаку, чтобы Дымок успел отбежать. Это уж точно не шутки! Тебе было бы безопасней подальше от нас, и ты это знаешь, но ты остался, прилип, блин, как банный лист!
Остроглаз теперь в НС, подумал Дымок, и
Где, чёрт побери, моя птица?
• 05 •
Доктор наук Бенджамин Брайан Римплер, шестидесяти двух лет от роду, председатель комитета по вопросам жизнеобеспечения проекта ПерСт, сиречь главный по Первой Станции в пятой точке Лагранжа, упёрся коленями в белый ковёр из настоящей шерсти посреди мебели с мягкой обивкой, вознося молитвы затянутой в латекс чёрной богине.
Её звали Гермионой. Герм для друзей, Госпожа Гермиона для Римплера в моменты ролевой игры. Римплер платил ей двести новобаксов в час, чтобы облегчить душу.
Она была высокая, чуть светлая для негритянки — до тёмной бронзы — амазонка с крашеными медными волосами и губами, подведёнными белой помадой. Веки тоже белые. Это резко контрастировало с её прикидом — костюмом БДСМ-госпожи из чёрного латекса, туго обтягивающим промежность, с непременными ботфортами и клипсами на обнажённых, припудренных тальком сосках. Вокруг одного соска завивались тёмные волоски. В паху тоже красовался густой слой пудры.
Груди Гермионы весело колыхались при малейшем движении, точно стремясь вырваться из латексной оплётки, а в особенности — когда она стегала раба автомобильной антенной, держа её правой рукой в шипастой перчатке за специальную чёрную пластиковую рукоятку. Перчатка была не простая, а с нейроконнекторами в шипах, замкнутыми на чувствительные точки черепа. Римплеру нравились эти мультяшные детали, а Гермиона проявляла лучшие актёрские таланты среди всех станционных шлюх. Впрочем, повелительная властность голоса плохо сочеталась с акцентом уроженки Квинса. Но, когда Гермиона отдавала Римплеру приказы и стегала его антенным хлыстом, акцент этот терял значение. Оставалась только сладостная вспышка боли, погружавшая его в иллюзию.
Она снова стегнула его, на этот раз больнее. Римплер испустил непроизвольный стон, потому что поверх боли накатило головокружение.
— Погоди, — пробормотал он. Профессионалка повиновалась и отступила. У неё не возникало вопросов, каково тут истинное распределение ролей.
Подлинным хозяином был Римплер. Бледный лысый — бритый налысо — коротышка с крупными набухшими синими венами, начинавший толстеть. Глаза его сейчас плотно сомкнулись.
В отличие от большинства жилых помещений Колонии, апартаменты Римплера в центре админской секции состояли более чем из двух комнат. Если считать ванную, то из трёх. На открытом пространстве у Римплера был ещё домик, но он им не пользовался.
Римплер придал стенам ванной косоугольную форму, отключил сиявшие обычно на них виды Биг-Сур, что в Калифорнии, убавил освещение, влив в него чувственный розовато-красный оттенок. Из потайных динамиков зазвучали Страсти по апостолу Луке Пендерецкого.
— Ладно, продолжай.
Гермиона покосилась на часы и скорчила гримасу. Блядь, да когда наконец старый пердун кончит? Тычется ей в киску, как слепой щенок, пока она хлещет его по узловатому позвоночнику, плюёт на лысую голову, обзывает мерзким тараканом... и у него до сих пор толком не встал!