Полное Затмение
Шрифт:
Дождевой фронт удалился. Небо расчистилось, если не считать нескольких облачков, светло-синих на тёмно-синем сумеречном фоне.
Дымок стоял у окна, глядя в небо, и щурился, пытаясь различить детали Колонии, но на месте хабитата, в сорока градусах над горизонтом, была лишь бледная искорка, слабое подобие звезды вифлеемской.
— Они эту штуку построили из астероидов и кусков луны.
Он обращался к Ричарду Прайору, и ворон склонил голову набок, точно прислушиваясь. За это Дымок был ему благодарен. Разговоры с самим собой казались ему менее унизительными, если рядом кто-нибудь есть, и можно притворяться, что это ты с ним говоришь.
Унизительными?
Он
И ты ещё рассуждаешь об унижении?
Но для Дымка достоинство было всем.
Остроглаз и Дженкинс стояли за спиной, отвернувшись. Говорили со Стейнфельдом, Фортевеном и Уиллоу. Юкё тоже тут, но молчит. Впрочем, Дымок знал, что Юкё слушает.
Дымок ловил обрывки беседы. Похоже, Остроглаз и Стейнфельд пытались допрашивать один другого. Забавно. Внимание Дымка уплывало.
Он задержал взгляд на рукотворной искорке в чернильно-синих небесах.
Сразу за окном, на карнизе, поблёскивало омытое дождём яичко, которое накануне снесла металлическая птица. В данный момент яичко передавало сигнал Они в комнате.
Дымок смотрел в небо и слушал.
— Давай обсудим основные моменты, — говорил Остроглаз. — Мы не возьмём себе никаких окладов. Даже после революции, если её удастся осуществить.
— Никаких окладов, хорошо. Но я про революцию ни слова не сказал. Мы не революционеры. Мы партизаны-интернационалисты. Мы стремимся воссоздать государственный строй довоенных республик. Естественно, что для этого необходимо устранить юрисдикцию Второго Альянса.
— Устранить, — повторил Дженкинс. — Прикольно звучит. — И, не скрывая саркастических интонаций: — Сколько бишь, ты сказал, под ружьём у командования ВА?
Стейнфельд колебался. Дымок успел хорошо изучить этого человека и его привычки, и теперь понимал это, даже не видя. Он вообразил себе коренастого Стейнфельда, с тоскливыми глазами и длинными седыми волосами, разделёнными посередине и перехваченными проволочной заколкой на спине. В его чёрной бороде виднелся седой мазок—такой ровный, что легко было поверить, будто он именно выбелен. Короткие сильные пальцы барабанили по исцарапанной столешнице, морщинки в уголках глаз стянулись в густую сеточку. Стейнфельд размышлял над ответом. Но как бы уклончив, осмотрителен и неочевиден ни будет его ответ, чувство миссии и предназначения никогда не покинет Стейнфельда.
Упп! Стейнфельд решительно хлопнул ладонями по столу и сказал:
— Полмиллиона, как мне известно. И они набирают новых.
— Полмиллиона, — с театральным сомнением отозвался Дженкинс. — Полмиллиона в Европе.
Стейнфельд поторопился ответить на следующий вопрос, повисший в воздухе:
— А в НС, если считать все разрозненные группы, — четыре, пускай пять тысяч. Но в наши задачи на этом фронте и не входит прямое столкновение. Мы заняты саботажем, партизанскими вылазками с флангов, мы наносим им мелкие порезы, убегаем и раним их снова, пока у них не начнётся сплошное кровотечение.
— Давай подробнее про этот фронт, — потребовал Остроглаз. — Существует же и другой?
— Мы с ними договариваемся. С японцами и другими. Мы над этим работаем.
— А как насчёт
— Да ты сдурел, — прокомментировал Уиллоу. Уиллоу был в каких-то лохмотьях цвета хаки, драных теннисках и с ворованным АК-49 [6] наперевес. Худой, как палка, с бесцветными всклокоченными волосами, гнилыми зубами и бородой, которую даже китайский император за всю жизнь от скуки вряд ли отрастил бы. Говорил он монотонно, с отчётливым британским говором. — Блядские янки прикрывают грёбаных нацци. — Он произносил это слово именно так. — Негласно спонсировали фашистский переворот. Думают, что эти лучше коммунистов. Им пообещали кучу крупных контрактов, уродам.
6
Так у автора. На самом же деле модели автомата Калашникова с индексом 49 никогда не существовало. Возможно, ошибка проистекает из того, что первая модель, АК-47 была впервые выпущена в 1949 году.
— Всё это... — Стейнфельд откинул голову, уставив бороду в потолок (так себе воображал его движения Дымок, следивший за неощутимым полётом Колонии по небу). — Всё это лишь гипотеза. Но я думаю, что, да, они должны были опираться на некую поддержку.
— Помяни моё слово, чувак, — сказал Уиллоу, — они собираются разделить блядскую Западную Европу промеж своих грёбаных торговцев смертью.
— Так мы говорили, что никаких окладов, — ровным тоном напомнил Остроглаз.
— Во что ты веришь? — вдруг спросил Фортевен. Он был широкоплечий, мускулистый, аккуратный. Каштановые волосы завивались кудрями.
— А? — с некоторым удивлением переспросил Остроглаз.
— Ты во что вообще веришь? Тебе просто нужны деньги на дорогу назад в Штаты? Собираешься тут корчить непричёмного... наёмника?
— Мы не отказываемся от услуг наёмников, — немного поспешней нужного вмешался Стейнфельд. — Наёмники — не ругательство.
Фортевен хмыкнул. Стейнфельд не унимался:
— Денег мы не платим, но можем выдать твою долю натурой или, в конечном счёте, средствами транспорта.
— Я хочу знать, во что он верит, — сказал Фортевен.
Сорок пять секунд тишины, пока они ожидали заявлений Остроглаза.
— Когда найду, во что верить, я это пойму, — сказал Остроглаз наконец.
— Это потребует времени, — ответил Стейнфельд.
Стейнфельд был израильтянин. Социал-демократ, с длинным послужным списком радикальных движений, но так и не склонившийся к марксизму. Подразумевалось, что у него в Израиле семья. Он никогда не упоминал близких, но в бумажнике носил фотографии, которые никому пока не удалось рассмотреть вблизи. Также подразумевалось, что Стейнфельд моссадовец. Это могло быть и не так.
Остроглаз тоже о нём слышал.
— Ты сам-то кто? — отозвался он, глядя на Стейнфельда.
— Ты можешь оказаться кем угодно. Убьют меня, а я даже не узнаю, на кого работал. За кого умер.
На сей раз молчание длилось целых семьдесят секунд. Потом заговорил Дженкинс:
— Ты сказал, что мы можем получить проезд в обмен на... наёмнические услуги. Что, если мы на тебя поработаем и...
Дымок бросил подслушивать, сфокусировал глаза на Колонии и сказал ворону:
— Ричард, ты знаешь, сколько тонн весит вон та штука наверху? Больше, чем способны вынести мыслительные мембраны. Так-то.