Полубородый

Левински Шарль

– Я?

– Ты же рассказчик историй, и у тебя хорошая память. И ты мог бы посмотреть на подвиг, который он задумал, а потом рассказывать об этом по деревням.

– Во славу Алисия? – Гени больше не мог сдержаться и всё-таки ответил Полубородому напрямую. – Себи должен создать ему легенду? Этому не бывать. Ни в коем случае. Ни за что, ни за что на свете.

– При одном условии, разумеется, – сказал Полубородый, – что Алисий тебе разрешит снова пристегнуть ногу и что он пообещает вас обоих отпустить после этого.

– Можешь выбросить это из головы, – сказал Гени. – Лучше я всю оставшуюся жизнь буду ползать на брюхе.

Восьмидесятая глава, в которой дядя Алисий многое объясняет

Гени в конце концов передумал и согласился. Он сделал

это неохотно, но сказал, что надо однажды проглотить свою гордость и с тяжёлым сердцем сделать то, что разумно. И, разумеется, он просто хотел немедленно получить назад свою ногу. Полубородый подстерёг минутку, когда Алисий скучал, потому что все остальные были при деле, а новые приказы не приходили ему в голову, и подступил к нему со своим предложением. Нам в нашем сарае не было слышно, о чём они говорят, предполагаю, что Полубородый не говорил ему напрямую то, что думал, а поступил так, как правитель в своих переговорах с герцогом: сначала маленькие намёки, а потом большие, пока Алисий не начал думать, что сам пришёл к этой идее. Потом Полубородый рассказал нам, что нетрудно было убедить Алисия, тот не мог устоять перед мыслью, что по всему Швицу будут ходить о нём легенды, и он даже накинулся на эту мысль с жадностью, как кот на сметану.

И мы теперь не пленные, а гости лагеря, пусть и такие, которым нельзя уйти домой. Со своей ногой Гени снова обрёл чувство собственного достоинства, и вшивые сопляки, которые ещё вчера смеялись над беспомощным калекой, теперь стараются ему угодить. Когда он проходит мимо них, они приглашают его подсесть к ним и спрашивают, чего принести ему выпить. А может, это и не связано с переменой в самом Гени, а просто Алисий приказал им обращаться с ним хорошо, и они подчинились. Мне кажется, у них нет собственной воли ни в добре, ни во зле, они подчиняются своему колонелло так, будто у каждого из них продето в нос кольцо. Я думаю, если бы Алисий приказал им вставать на руки при встрече с Гени, они бы так и делали.

Поли прикидывается невинным и пытается заговорить с нами, как будто ничего не было или хотя бы как будто он не имел к этому никакого отношения, и Гени считает, что я не должен его обвинять и корить, это принесёт только новую вражду. Я стараюсь, но мне это нелегко даётся. Нельзя говорить так о собственном брате, но меня Поли потерял.

Сам дядя Алисий стал медоточивым, а ведь ещё вчера он обращался с нами так, будто мы годились только подтирать ему задницу. Аннели как-то рассказывала, что чёрт, когда хочет сделаться неприметным, может принять любой цвет: на лугу он зелёный, а в огне красный, и именно таким мне кажется Алисий; если бы можно было выигрывать битвы притворством, он бы завоевал весь мир. Теперь у него такой тон, будто мы всегда были на его стороне, дескать, спрашивайте обо всём, что хотите знать, ведь потом мне придётся рассказывать о том, что произошло здесь, на Главном озере, и очень важно, чтобы всё было правдой. Прежде всего я не должен забыть упомянуть, что весь план придумал он и потом с успехом осуществил его; а успех неминуем, как Пасха после Страстной пятницы. Гени поймал его на слове и попросил объяснить нам, как он узнал о запланированном выступлении и его точной дате, ведь они действительно сделали всё, чтобы это держалось в тайне. Алисий прищурил свой здоровый глаз как человек, который собирается рассказать что-то непристойное, но нарисованный на клапане глаз продолжал на нас таращиться. Известие он получит, дескать, от одной весьма высокопоставленной персоны, а именно от самого графа Вернера фон Хомберга.

Гени не мог в это поверить, ведь фон Хомберг был как раз посредником между двумя партиями и уж точно не хотел бы своими руками навредить успеху дела, но дядя Алисий ухмыльнулся и сказал, что, тем не менее, источником сведений быт фон Хомберг – правда, сам о том не ведая.

– Эту ошибку могущественные господа допускают часто, – сказал он. – Думают, что они одни умные, а те, у кого нет своего герба и аристократического титула, сплошь глупцы.

Но как и самый могущественный феодал нуждается в организованных крестьянах, иначе его земли зарастут бурьяном, так и фогт имперских земель нуждается в собственных солдатах, без них он может приказывать сколько угодно, толку будет не больше, чем в попытке беззубого старика разгрызть твёрдое яблоко. А солдаты между

собой как братья, особенно если они вместе служили в Италии, а у братьев нет секретов друг от друга. Фон Хомберг должен быт отправить шестерых своих людей к герцогу для запланированного выезда, но он, правда, не сказал, почему и для чего, однако есть старинное солдатское правило: только тот, кто знает, откуда прилетит стрела, может вовремя пригнуться, а кто хочет вернуться с войны живым, должен быть начеку, чтобы рассчитать план битвы, который ему не хотят выдать сверху. Так и поступили его старые камрады и вскоре выяснили, зачем они понадобились герцогу; в конце концов, для такого торжественного выезда надо подготовить множество людей, а такое не проходит незамеченным. Он, в свою очередь, узнал это от своих камрадов и может со спокойной совестью сказать, что известие получено напрямую от графа фон Хомберга. Всё это он поведал с такой гордостью, что впору было прищурить и нарисованный глаз.

– Об этом мы не подумали, – сокрушённо сказал Гени, и дядя Алисий шуточно утешил его.

– Не убивайся так, – сказал он и похлопал Гени по плечу, – не всем же быть такими сообразительными, как заслуженный урядник.

Потом Алисий сказал, что должен набраться сил, это необходимо, когда на тебе лежит такая ответственность. Другими словами: он хотел поспать среди дня, и это дало мне возможность немного осмотреться в лагере. Нам с нашим сараем ещё повезло, как я заметил, другим пришлось ночевать под открытым небом. Только у Алисия была персональная хижина с постовым у входа, чтобы никто не мешал ему подремать.

Когда он снова проснулся, то сразу велел позвать меня и упрекнул, что я отлучился слишком далеко; он-то ожидал, что я буду целый день бегать за ним, как телёнок за своей матерью-коровой. Я ведь должен запоминать всё, что он делает или говорит, я же теперь нечто вроде апостола и должен докапываться до каждой мелочи, ведь в Евангелии каждое слово бесценно. Он и впрямь вообразил, что подобен Спасителю, и даже не боялся, что тот его услышит и поразит молнией. Меня так и подмывало спросить, должен ли я запоминать, что он храпит и всё такое, но я как-то удержал язык за зубами. С тем, что мне приходится выслушивать его бахвальство, я вынужден мириться, но если он думает, что я потом буду рассказывать про его подвиги так, как он себе это представляет, то сильно ошибается.

Молодёжь, как он мне объяснил, это лишь подготовительный отряд, они нужны для чёрной работы, необходимой для его плана. Когда дойдёт до настоящего дела, а это будет в субботу, участие примут только лучшие из них, Поли, например, он уже очень прилично показал себя. Остальным придётся только смотреть со стороны на действие, задуманное им; оно не для неопытных деревенских мальчишек, которые ещё вчера играли в «Охотника и серну». Вместо них придут дисциплинированные бойцы, такие, кого он знает лично по Италии, или те, кто смотрел смерти в глаза на других полях битвы, это люди, наученные исполнять приказ. Он сказал, что было нетрудно найти достаточно добровольцев: с тех пор как всюду установился мир, многим солдатам нечем заняться.

– И кто же будет им платить солдатское жалованье? – спросил я.

Алисий с негодованием объяснил, что для его камрадов доброе дело важнее денег; за исключением нескольких человек из Ури, которые тоже помогают, все остальные – настоящие швицеры, готовые жизнь положить на защиту отечества.

– Без единого гроша?

Алисий опять сощурил глаз и сказал:

– Может быть и так, что герцог сам их одарит, – но я не понял, что он имеет в виду.

Потом он повёл меня в лес, чтобы показать, что он называл чёрной работой, выполнять которую предоставлено молодёжи. Одни нарубили деревьев, значит, я правильно тогда истолковал эти звуки, и теперь распиливали их на части и обрубали с них ветки.

– Стволы должны быть гладкими, – объяснил дядя Алисий, – чтобы они лучше катились.

Он умышленно рассказывал мне всё так, чтобы я не сразу его понимал, это придавало ему чувство превосходящего ума.

Насчёт «катиться» дело обстояло так: над той кромкой, где кончался склон и начинался обрыв отвесной скалы, по ширине, наверное, в тридцать локтей они очистили землю от кустарника, не так уж и много его росло на каменистой почве.

– Смотри не оступись, – предостерёг меня Алисий, – а то покатишься, и не за что будет уцепиться.