Полынь
Шрифт:
Подопригора, почесываясь, отозвался:
— Чем тут стрельнешь? Брось глупости.
Солдат долго думал. Подопригора встал, наломал бурьяну и запалил костер.
— Чем, чем! Тогда силок смастерим. Не пропадать же. Я знаю одного гаврика: он в войну месяц так промышлял. В лесу, правда.
— То в лесу. Там белку можно за хвост поймать.
Луну накрыл толстый настил туч, стало очень темно, прохладно и жутковато, как в заброшенном погребе. За спинами у них послышался шорох шагов. Солдат весь напружился и приник
Солдат встал, согнулся углом, вматриваясь.
Подопригора сказал:
— Далеко не ходи. Ничего не видно. Тронемся скоро, как чуть туман разгонит.
Глаза у солдата были зоркие. Он отошел шагов тридцать, присел на корточки. Впереди ровно расстилалась тьма, сквозь нее, над невидимой чертой горизонта, низко слезилась тусклая зарница.
«Исчезает, как привидение», — подумал солдат. Осторожно, на ощупь, он двигался в тумане, кружил по пространству вокруг ночевки. Павлюхина нигде не было, словно провалился.
Солдатом окончательно овладело любопытство. Изогнувшись по-кошачьи, теперь он прочесывал окрестность, стараясь не натыкаться на кусты.
В кустиках он смутно увидел голову и сереющее лицо. Семен сидел и что-то колдовал около себя руками — может, по нужде, а то еще что-нибудь… Солдат приблизился и спросил шепотом:
— Что ты делаешь?
— От гнуса отмахиваюсь… — Павлюхин испуганно приподнялся, добавил мутно: — Желудок мучит, черт бы взял его совсем…
— С чего действительно? Ветру туда, что ли, надуло?
Павлюхин спросил с усмешкой в голосе:
— А ты думал: я бежать собрался?
— А мешок зачем за собой таскаешь?
— Он же маленький. Кинешь — так хрен найдешь.
— А мы беспокоимся… — недоверчиво сказал солдат. — Пропасть можешь. Жена осиротеет навек.
— Живот вяжет, прямо спасу нету, — сказал Павлюхин и скрипнул зубами.
— Гадство, конечно, в нашем положении, — согласился солдат. — Раз у меня было. Кровавым свистел.
— У меня, кажись, до того не дошло.
— Дойдет, — неопределенно, утаив в голосе усмешку, отозвался солдат.
Впереди послышался голос Подопригоры:
— Пошли, хлопцы, пора. Где вы там?
Было очень сумрачно от тумана, хоть вытягивай руки, чтобы не наскочить друг на друга. Подопригора шел, изредка подсвечивая фонариком компас.
Слышался шорох ног по росной земле, изредка — хруст кустарника или раздавленной кочки, кашель.
Ветер подул со спины, и чем-то съестным запахло.
— Вы чуете? Хлебом пахнуло, — пробормотал солдат и оглянулся.
«Чего они? — подумал Павлюхин. — Откуда это — от меня?»
Четыре тени немножко ясней проступили в густом тумане…
Мглистая и сырая дышала в лицо тундра. Брезжило чуть лишь справа, откуда всегда показывалось солнце. Гнус куда-то исчез. Трусила водяная
Павлюхин протер кулаком глаза: впереди что-то мерцало, вытягивалось горбом к небу, удаляясь и снова подступая ближе мутной громадой. «Горы? Откуда же они могут быть?»
Он прошел несколько шагов с закрытыми глазами. Потом открыл, но гор не было, а в теле у него разливалась все глубже опустошающая слабость. Он чувствовал в своем рту хлебный дух, который еще не успел испариться, но сила убывала с невероятной быстротой, словно открыли потайной клапан, — она текла и текла.
«Надо успокоиться», — сказал себе Павлюхин.
Он начал припоминать вчерашний день, когда тело его было упруго, а ноги тверды, и было вольно, нестесненно на душе. И теперь с ужасом он понимал, что того не вернешь, исчезло навсегда, как дым в небе.
«Это я привыкаю. Мой организм свыкается с обстановкой, — успокоил он себя. — Ничего, пройдет. Я же должен быть сильнее. Переживу…»
У него вспыхнула ненависть к длинной спине солдата, которая все плыла однообразно, как полусогнутый ствол дерева, впереди.
Из тучи, уже завалившей полнеба, полил дождь. Он сек жесткими косыми струями, а вверху ошалело стукал гром, бил в тучу, — та развалилась наконец на куски, а в темной глубине между облаками, как в пропасти, висела и медленно шевелилась окутанная голубой мантией фигура человека… Павлюхин увидел протянутые к нему две тонкие костлявые руки, прошептал: «Господи, спаси меня. Я тебя не хулил, ты всегда со мной».
Слова канули, а силы не прибавилось. Тогда Павлюхин тайком, не спуская взгляда со спины солдата, два раза перекрестился. Легче опять не стало — сделалось стыдно. Громовой удар расколол небо. Шафранная, с беловатой оторочкой туча раздвоилась и, гонимая ветром, вскоре пропала в бледном небе.
Солдат, обернувшись, сверкая белыми зубами, крикнул:
— Во наяривает!
Голос его прозвучал таким же живым громом. А Павлюхин с тоской подумал, что он так уже не крикнет, что весь сомлел, изнемог, отощал. И это его снова поразило.
«Почему я, а не они? Чистяков вчера едва не скопытился, а сегодня идет как бессловесная животина!»
Павлюхин взглянул кверху, чтобы хоть немного отвлечься и разогнать горестные мысли. Дождь утих, но падали крупные редкие и сильные капли.
Давили на плечи промокший пиджак и вещевой мешок. Он взял его к себе на грудь, уже совсем маленький, тощий, и сунул за пазуху. От мешка пахло жизнью — это несколько успокоило.
Слева завиднелись какие-то предметы: то ли охапки валежника, то ли вбитые в землю столбы.