Понурый Балтия-джаз
Шрифт:
Я посмотрел на Ефима. Он понял и кивком дал согласие.
– Есть. Я хочу обсудить его лично с моим оператором.
Дубровин посмотрел на часы, двинулся к выходу.
И в это время ворвался с початой бутылкой коньяка Ге-Пе.
– Ладно, ладно!
– проорал он.
– Ладно! Толстый - дерьмо! Толстый никто! С ним так и нужно поступать! Кинуть запросто! Толстый - никто! Ату! Лажай его! Обувай!
В дверях с каменными лицами грудилась его братва в кожаных куртках. Пять или шесть человек. Это не было истерикой, блатным спектаклем. Начиналась увертюра
Дубровин уставился на них. Шлайн в задумчивости трусил вокруг аквариума.
– Да заткнись ты, твое превосходительство!
– крикнул и я.
– И без того тошно!
– А-а-а, - вдруг перешел на шепот Ге-Пе.
– Смотрите-ка... Как поднасрали! Не перешагнешь! Транспортник Рауля замазали заложником... Ангар в Лохусалу засветили. Меня выставили треплом перед местным начальством... Это ведь я сказал им, что Бахметьева подменят на вот этого белогвардейца из-за бугра, они и успокоились. Лажал и их, выходит! Армянина московского разлива, или кто он там, захватили. Его братва решит - я выдал... Корефаны мертвых азериков тоже осерчают! Хана мне... Кругом - ноль!
Я обнял его за толстые плечи. Перехватил руку с занесенной бутылкой, припал к горлышку сам, потом перенес его к расквасившимся от плача губам Ге-Пе. Чтобы на время сбить с толку братву в дверях. Толстяк, навалившись на меня в обнимку, отчего пронзила острая боль в бедре, сосал коньяк, чмокая и всхлипывая, давясь и кашляя.
– Успокойся, твое превосходительство, - шепнул я в волосатое ухо с отвисшей, как у Будды, мочкой.
– Успокойся. Все устроится. Даю слово.
Влажные, слезившиеся глазки вдруг взглянули серьезно и холодно.
– Не дури, - сказал я тихо, - не понимаешь, на кого потянуть собрался?
И толкнул его мягко в створчатые двери.
– Поспи, поспи, твое превосходительство, поговорим попозже.
Дубровина в комнате уже не было. Стартер его "Ауди" визгливо крутанулся во дворе.
Теперь Шлайн отрешенно рассматривал устройство аквариума.
– Ефим, - позвал я.
– Все идет по плану, ты видишь?
– Вижу, - сказал он мрачно.
– Твоя жена звонила. Подтвердилось. Так она сказала.
– Значит, жить не страшно.
– И умирать, я думаю. Живучий, - ответил Ефим.
– Снаряжение я подготовил. Стартуем в восемь от лавки Велле. В моей машине - я, ты и Чико. Во второй - Вячеслав Вячеславович, двое москвичей и агент полиции безопасности как наблюдатель. Это их условие... Машина "Экзобанка" присоединится на Пярнуском шоссе... Все ясно? Ночуешь здесь?
– Здесь, - сказал я.
– Забери Тургенева. Вызови москвичей к Велле, пусть сторожат они. Это - профессионал. Прока поедет с тобой как конвойный при Чико и дождется москвичей. Потом отошли его сюда, ко мне.
Ефим переложил нелепый "Стечкин" из кобуры на подвязке под блейзером в боковой карман кожаного пальто. Прока пристегнул наручниками руку Рума, одетого во что удалось ему собрать у Ге-Пе, к своей левой. В правой держал финскую пушку. Где он только добывал патроны-то к ней?
– С
Братвы в пределах видимости не наблюдалось. Ге-Пе проводил сходку?
Вернувшись в дом, я набрал на деревянном, под старину, телефонном аппарате, стоявшем на камине, номер Марины. Она ответила сразу:
– Слава богу... Все?
– На выезде с гоночной трассы к яхт-клубу через двадцать минут, сказал я, повесил трубку, вырубил подсветку аквариума и отправился выпрашивать у Ге-Пе подходящую одежку и для себя. На мне все ещё болталось подобие халата, переделанного из спального мешка на меху, а на ногах хлобыстали резиновые опорки, пожалованные на катере из милости сердобольным евроистопником Линьком Рэем.
Глава девятнадцатая
Казнь на рассвете
Сказав Марине про двадцать минут и положив телефонную трубку, я спохватился. Забыл про рану. И за полчаса не доковыляю к месту...
В холле Ге-Пе понуро висел локтями на кромке аквариума. Окунув в подсвеченную воду руки, казавшиеся от этого сломанными, он пинцетом отдирал от катера с заложниками второго кукленка, то есть меня. Выслушав просьбу насчет экипировки, понимающе кивнул. К шерстяному исподнему, вязаным носкам, джинсам, армейскому свитеру с налокотниками, высоким ботинкам и куртке-пилоту на сером меху Ге-Пе, порывшись в платяном шкафу размером с контейнер, прибавил трость с мельхиоровым набалдашником.
– Для закрепления возникшей дружбы, - выспренно провозгласил пьяный толстяк и, подняв с пола и помахав початой бутылкой бренди, приложился к горлышку.
– Слово-то данное держи!
– Ты меня коррумпировал, - ответил я, примеряясь к трости.
– Откуда вещичка?
– Не краденая, - соврал Ге-Пе.
И мы оба засмеялись.
В прихожей я вытянул из кармана его дубленки на вешалке кожаные перчатки.
Полчаса я тащился вдоль глухих заборов, ориентируясь в темноте по разделительной полосе на шоссе, к выезду на основную магистраль в Пирита. Оглядывался и прислушивался в надежде на такси или сердобольного водителя, но не прошло ни одной машины. "Раймон Вэйл" показывали четверть после полуночи.
У знака "основная дорога" автомобильные фары, дважды мигнув дальним светом, дважды положили мою трехногую тень на ели и асфальт. Чтобы не слепили, я, не оборачиваясь, махнул рукой: подъезжайте. Когда машина поравнялась со мной, изнутри открыли переднюю дверь. Я сел, "девятка" набрала скорость.
– Поговорим откровенно, - сказал по-русски с сильным акцентом человек с заднего сиденья за моей спиной.
– Мне нужны гарантии, что через двадцать четыре часа в этой стране не останется никого их тех, кто варит этот отвратительный суп. А именно и прежде всего - вас, господин Шемякин, или как вас ещё величать, затем генерала Бахметьева, некоего Чико Тургенева, а также Вячеслава по прозвищу Калининградский. Обещаете?