Попытки любви в быту и на природе
Шрифт:
— Где тут ацетон? — порыскал по комнате Илюха и отыскал первую бутылку со вчера припасенного сушняка.
Мы разлили и уселись перед кофейным столиком, напрягая свой слух. Только Жека ничего не напрягала, она, наоборот, пыталась расслабиться и прийти хоть немного в себя. И ей бы, наверное, удалось, если бы мы не услышали снова женский грудной голос.
— Постой здесь немного, сможешь сам? Вот так, прислонись к столбику, — заботился голос. — Я сейчас машину поймаю.
Видимо, она отошла на минуту, потому что с кофейного столика вдруг разнеслась неожиданная
— Алё, лапуля, Б.В., вы здесь? Я правда не виноват. Не покидайте меня, не бросайте, не отключайтесь. А вдруг она про клюквенный сироп поймет, когда обмывать меня будет. Ведь если она с вами такое устроила, что она тогда со мной сделает? Я боюсь ее! Не покидайте! Вы слышите?..
— Мудила, так он все видел… — процедил зло Илюха, выражая наше общее мнение. А Инфант, видимо, услышав привычное для себя обращение и приободренный им, тут же смолк. Вместо нас он снова отвлекся на свою девушку.
— Ты с кем сейчас по мобильнику говорил? Зачем его из кармана доставал? — спросила милиционерша подозрительно, что говорило о ней как о недюжем профессионале.
— Да нет… — стал отнекиваться Инфант. — Я только проверил, не сломали ли эти сволочи телефон.
— А… — поняла девушка. — А говорил-то с кем, чего губами-то шевелил, я ведь заметила.
Хотя мы лица Инфанта сейчас видеть не могли, но все равно поняли, что оно сильно побледнело. По голосу Инфантовому запуганному поняли.
— Сейчас она ему вставит, — злорадно прошептал Илюха. — На всю длину вставит. Именно то, что нам не успела.
А вот меня мучили двойственные чувства: хоть и мудила Инфант, конечно, но ведь и его можно пожалеть, особенно если представить, какое наказание его ожидает. А еще если закрыть глаза и вспомнить его девушку в полный рост…
— Так чего ты ими шевелил? — строго переспросила девушка, а Инфант все не отвечал и не отвечал. Хотя потом все-таки нашелся:
— Знаешь, когда мне больно, я песню пою одну. В детстве учили, в школе, революционную. — И он тут же запел: — Весь мир насильем мы порушим до основанья, а затем…
Эх, жалко, что не могу я на этих страницах передать звуки, из которых складывалась Инфантова песня, — не приспособлено для таких звуков печатное слово. Пока еще не приспособлено, как мобильники для передачи запахов.
— Да, да, — сказала девушка, которую в детстве тоже, наверное, учили этой песне. А может, и в отрочестве продолжали учить. — Хорошая песня, помогает.
— А как же, — согласился Инфант. — Боль утихает. Не полностью проходит, но утихает, терпимее становится.
— А меня вот еще учили, ну, в школе специальной, — поддерживала диалог капитанша, как будто и не спешила она к маме обмывать своего Инфанта. — Когда больно, ну, совсем невтерпеж, вот на это место нажимать. Только очень резко и сильно…
— А…А…А!.. — разнесся по Сокольникам Инфантов резаный голос, да так, что на Ямской-Тверской откликнулось.
— А…А…А!.. — закричала Жека наперегонки с Инфантом.
— Ну как, — поинтересовалась хорошо обученная девушка, — прошло? Не болит больше?
— Почти прошло, — со всем и совершенно полностью
— Слушай, — вспомнила девушка, — я чего вернулась? У тебя деньги-то на машину есть? А то у меня мало с собой. Я ж на свидание шла.
Ну да, — снова согласился Инфант, громко шаря впопыхах по карманам в поисках проездных денег. Да он вообще бы все сейчас ей отдал от страха разоблачения и ради сохранения своей мужской глубинной девственности.
А потом, как мы догадались, машина оказалась пойманной и без промедления погнала их обоих на окраину необъятной Москвы в отдельную от мамы-пенсионерки комнату.
Глава 14
ОДИН ЧАС ДЕСЯТЬ МИНУТ ПОСЛЕ КУЛЬМИНАЦИИ
А мы сидели на Тверской-Ямской, пили вино, отходили от стресса, радовались продолжающейся жизни, тому, что она не оказалась прерванной глупым капитанским выстрелом. И вообще радовались, что так, в общем-то, удачно выбрались из тяжелой бытовой ситуации. Особенно нам с Илюхой приятно было.
Бутылка закончилась, мы открыли другую и все слушали, слушали, как Инфантова девушка на заднем сиденье наваливалась на Инфанта и пыталась вытереть у него со щек бутафорскую клюквенную кровь. А он все упирался, и все слюнявил носовой платочек, и все тер щеки сам, не подпуская к ним девушку. Как ни странно, ему это удавалось, еще и потому, наверное, что девушка не смогла полностью расправить все свое могучее тело на узком сиденье малогабаритной колымаги.
Потом, когда, похоже, Инфант утерся настолько основательно, что не побоялся подпустить девушку вплотную к своему лицу, они хором задышали громко в телефон, а девушка все повторяла про «бедненький» и про «маленький». А потом разбавила дыхание новой репликой.
— Ты так пахнешь хорошо, — призналась она. — Свежо, как ягодка, как в деревне, у бабушки.
Потом она, видимо, несмотря на тесное пространство, прижалась к нему, потому что ее голос зазвучал отчетливо со всеми сопутствующими придыханиями:
— И вообще, ты такой сладенький. Я раньше не замечала. Мне так твой запах подходит и вкус. Такой родной запах.
— Теперь он будет клюквой по утрам натираться, — прошептала Жека, которая в принципе уже должна была умереть, потому что так долго нормальный человек смеяться не может. Но то ж нормальный.
Потом они задышали еще сильнее, и нам стало немного скучно, потому что реплики на время оборвались, а дышать громко и порывисто мы и сами умеем. А потом снова раздалось:
— Нет, не здесь, потерпи до дома, — попросила девушка с нажимом.
Ай! — невольно вырвалось у Инфанта. Видимо, девушка нажимала на него не только голосом, но еще и рукой, не пуская, куда не следует. Во всяком случае, до дома не следует.
Потом они приехали. Видимо, они действительно уехали далеко, потому что слышимость их дыхания и пыхтения то ухудшалась, разбавленная статическими помехами, то снова восстанавливалась .