Попытки любви в быту и на природе
Шрифт:
А как же? Ты и был. На тебя и побегли. Я и побоялась выстрелить, вдруг отрекошетило бы в тебя. Я одного взяла уже на мушку, который с родимым пятном, синим таким на пол-лица, прямо в башку его метила… Но в последний момент испугалась, что в тебя отрекошетить может.
Тут Илюха заметно сглотнул, видимо, слюну, и глаза у него немного увеличились. Даже тот, что был сдавлен родимым пятном на пол-лица.
— Ну ничего, я его по приметам быстро отыщу, — продолжала капитанша, и Илюха на первом сиденье сглотнул еще заметнее.
И
— Да грим, грим это, в который раз успокоил его Илюха. — Он только ацетоном снимается. Хочешь, ацетоном сотру. У тебя ацетон при себе есть?
— Откуда у меня ацетон, — снова успокоился водила.
— Ну вот видишь, — приободрился Илюха. — Слушай, знаешь что, поменяй курс, поверни штурвал на Ямскую-Тверскую. Там у нас актерская, и ацетона там хоть упейся. Я заодно там и отмоюсь. — Тут Илюха снова посмотрел на меня, и в его взгляде я прочитал жажду мщения. И полностью ее разделил.
Это правильно было — двинуться в Инфантово логово. Во-первых — ближе. Во-вторых, у него еще пара бутылок со вчера осталась, а в-третьих — у нас от его коммунальной квартирки ключики имелись, и соседки нас в лицо знали и за своих считали давно.
Поэтому правильно было прямо к Инфанту двинуть и прямо у него там засаду устроить. Засаду на Инфанта. Так как получалось, что он слишком много знал: и про самбо, и про милицейский чин, и про огнестрельный пистолет. Знал, а от нас утаил. Что вполне могло стоить нам не только нашей гомосексуальной непорочности, но и гетеросексуальной нашей жизни. И теперь он должен был быть наказан, этот Инфант. Сурово и беспромедлительно.
Водила кивнул и крутанул штурвал на Ямскую-Тверскую, а мы снова прислушались к нашей подслушивающей аппаратуре.
— Ну что, мой сладенький, — шептала аппаратура, — как ты, тебе лучше? Я даже и не знала, что ты такой мужественный у меня. Как смело ты вступился! Я и не предполагала, что ты так можешь, думала, ты скромный. А ты вон какой! А я-то дура, зачем я тебя так мучила долго? Почему не давала? — снова повторила совестливый мастер спорта по самбо. — Ну ничего, сейчас к тебе поедем, я тебя обмою, оботру, высушу. Ты ходить-то можешь, ну обопрись на меня, заинька ты мой.
Не надо ко мне, — постеснялся мужской голос, видимо, проинтуичив засаду. Потому что Инфант хоть и не так, как женщины, но тоже был интуитивным не в меру. — У меня плохо… — Он помялся, ища причину, и нашел ее: — У меня накурено слишком, особенно в местах общего пользования.
— А… — приняла причину девушка. — Можно ко мне, конечно, но я далеко живу, и дома мама, пенсионерка. У меня, конечно, своя комната, отдельная.
— Вот и хорошо, — согласился Инфант.
Потом они долго молчали, видимо, ковыляли к выходу из парка, лишь раздавалось наигранное кряхтение Инфанта. Настолько наигранное, что Илюха несколько раз обратился к
— Ну разве ты сам не слышишь, фальшивит он. Неприлично фальшивит!
И шофер наконец тоже услышал, и согласился, и еще раз посмотрел на Илюху, но теперь с уважением. Как обычно смотрят на людей с обостренным музыкальным слухом, которые слышат то, что ты сам разбираешь с трудом.
— Жека, — попросил я, — ну хватит уже, успокойся. Почти приехали, не трясись ты так.
Но Жека не успокоилась.
— Ты слышал, Францик, — открыла она утомленные от слез глаза, — она его высушит. Он у нее сушеным в комнате висеть будет… — И слезы снова полились по ее щекам. — …Хотя у нее мама-пенсионерка… Ты слышал, Франц…
И она снова прикрыла свои обессиленные глаза и снова откатилась глубоко в себя, в свой солнечный, никакими заботами не потревоженный мир.
— Вот эта играет здорово, — кивнул шоферу на Жеку Илюха. — Не зря прошлым годом заслуженную ей дали. Она и народной станет, помяни мое слово.
— Ага, — согласился шофер. — С вами, артистами, поездишь вот так, в театрах разбираться начнешь. Мы тут с моей как-то отправились в один такой. Ну дело давно, правда, было… — начал наконец-то расслабленный водила.
Но здесь мы как раз и подъехали, и реминисценции мужика за рулем, слава Богу, оборвались в зачатке.
Конечно, мы не прямо к Инфантову дому подъехали, прямо было опасно — ведь конспирация, как мы знаем, превыше всего, и потому притормозили за два квартала. Хоть и на Ямской-Тверской, но под другим номером Ямской. Там несколько их — и Ямских, и Тверских.
— Ну вот, мужик, — протянул Илюха мужику обещанные купюры, — ты если захочешь, бери свою-то и вали к нам на представление. В театр у Никитской Набережной. Я тебе контрамарку выпишу по дружбе.
— Ага, — согласился водитель машины. — А кого спросить-то?
— Меня и спроси, Григория Марковича, слышал небось имя.
— Да кажись, слышал. Ты не этот, что ли, что по телевизору…
— Точно, — согласился Илюха, не дослушав. Потому что спешил.
— Надо же, как загримировался, — начал было удивляться мужик, но тут мы захлопнули двери его автомобиля и двинули по переулку — Илюха с аппаратурой, а я с Жекой, поддерживая ее всячески. Потому как мы, может, и хулиганы и насильники, но раненых мы на полдороге не бросаем.
В тот момент, когда мы оказались в Инфантовой комнатке, сам Инфант со своей подругой оказались с внешней стороны сокольнического парка. Мы это поняли, потому что из аппаратуры, которая удобно расположилась на кофейном Инфантовом столике, стали раздаваться шумы большого города: прохожие, машины, прочий общественный транспорт. А вот щебетание птичек и шелест листьев как раз свелись на нет. Почему они, кстати, не научили мобильные телефоны запахи передавать? С технической точки зрения наверняка возможное достижение.