Порочный круг
Шрифт:
Тут трансляция прервалась, и бледный диктор строгим, но готовым вот-вот сорваться голосом объявила:
— Перед вами выступит с заявлением временный комендант, командующий полицейским корпусом мегаполиса...
Фамилии я уже не расслышал, так как на мониторе появился взлохмаченный аббат Грегор:
— Вас же предупреждали, ваше преосвященство! — кричал он. — Мы не собираемся предаваться безумию. Это преступление перед богом! Если вам себя не жалко, то пожалейте ваших сотрудников!
Конечно же, аббат Грегор верил в загробную жизнь, но смерти он боялся тоже. Отец Фабиан равнодушно слушал его сбивчивый монолог, не пытаясь даже остановить секретаря. Вдруг аббат повернулся, а затем сообщил с непонятным злорадством в голосе:
— С вами хочет говорить митрополит Валентин.
Его преосвященство ожидал увидеть
— У нас возникли затруднения общественного порядка, которые делают проблематичным ваше прибытие в наш мегаполис.
— Я бы назвал эти затруднения восстанием, — слегка усмехнулся отец Фабиан, — мне тут показали репортаж о событиях на министерской площади.
— Тем более вы должны понимать...
— У меня найдется радикальное средство от мятежей.
Митрополит нахмурился:
— Надеюсь, ваша паства не будет участвовать в подавлении волнений?
Вместо ответа кардинал задал встречный вопрос:
— Вы слышали историю канонизации Спаса Сиротского?
— Это та икона, которую вы собирались преподнести в дар православной общине? — Валентин задумался. — Да. Я интересовался ее историей. По-моему, она чудесным образом предотвратила расправу над заключенными Спирит-Сити.
— Это официальная версия. — Отец Фабиан устроился в кресле. — А на самом деле все было несколько иначе.
Давным-давно отбывал в колонии срок один художник. Попал он в тот суровый край за мошенничество — делал копии с картин знаменитостей и продавал их как подлинники. В той же колонии мотался и один гениальный физик. По-моему, он сидел за свои сексуальные грешки. Сиба-Гейги дорожила интеллектуалами среди зеков и пристроила художника в группу дизайна, а физика — в лабораторию оргсинтеза. Первый предавался писанию икон, а второй соорудил всего-навсего первый в мире генератор силового поля. Бунт был не по кайфу ни тому, ни другому. И вот когда правительственные войска принялись всерьез обстреливать колонию, эти два человека, случайно запертые в подвале корпуса заводоуправления, придумали гениальный выход. Художник выбрал одну из своих икон — сурового Спаса, а физик вмонтировал этот лик в свой генератор. Они взялись за руки и вышли наружу. Ураганный огонь обрушился на них, но он разбивался о светящийся нимб вокруг иконы. Началось жуткое замешательство. Солдаты и заключенные побросали оружие и принялись молиться на чудодейственную икону. Конечно, потом выяснилось, в чем там было дело. Но с молчаливого обоюдного согласия, церковь забыла о генераторе, спрятанном в окладе, а фирма не посвятила никого в источник получения фантастического по тем временам прибора...
— Зачем вы мне это все рассказываете? — Митрополит заерзал, весьма рассерженный.
— Затем, — отец Фабиан улыбнулся и продолжил заговорщическим голосом, — что все можно будет утрясти с помощью очередного маленького чуда...
Кардинал не стал уточнять, что он имел в виду, а промолвил уже деловым голосом:
— Мы сядем в монастыре Святого Павла, в полной безопасности. Там я и оставлю своих спутников на попечение аббата...
— А сами...
— А сам я переберусь на базу.
Митрополит покачал головой:
— Мне кажется, что церковь не в силах повлиять на боевиков.
— Церковь — нет, а экспериментальный отряд экспедиционного корпуса — сможет. До скорой встречи.
Кардинал еще долго смотрел на мерцавшую в пространстве точку — место фокусировки остывавших лазеров галофона.
Как я и ожидал, база уже оказалась наглухо блокированной. Вокруг нее разместилась дивизия придурков. Свыше сорока тысяч кое-как вооруженных человек вели себя беспечно, поскольку полагали, что экспедиционный корпус никогда не нападет первым, а если даже свершится чудо, и этой ватаге удастся проникнуть сквозь силовой барьер базы, много крови наверняка тоже не прольется — устав запрещает нам вести активные боевые действия против людей. Полицейских, естественно, в округе не было. Обрадовавшись тому, что боевики почти в полном составе покинули черту города, полицейские формирования
Все это очень развеселило Скорпиона, а когда наш корабль облепили сотни авиеток, подобно рою пчел вокруг матки, он довел себя до икоты. Мы, разумеется, благополучно приземлились, соединив собственное силовое поле и экран базы, как два мыльных пузыря.
Командиром гарнизона представился пожилой, подтянутый и начищенный до глянца полковник генштаба. Обыкновенный смертный человек, чисто случайно, как я понял из его рапорта, оказавшийся во главе немногим более четырех тысяч искусственников. Надо, правда, признать, что он не выказывал ни капли беспокойства по поводу происходящего. Под силовым полем, база могла существовать сколь угодно долго, самостоятельно решая, кого впускать, а кого оставить снаружи. Значит, энергетический потенциал мог бесконечно пополняться. В первые минуты нашего общения полковник был немногословен. До меня, наконец, дошло, что, глядя на мою сутану, он просто не может сообразить, общаться ли со мной, как с кардиналом, или просто как с офицером корпуса. Дабы облегчить ему задачу, я переоделся в боевой скафандр. Командир гарнизона заметно воспрянул духом. Теперь, получается, ответственность за происходящее ложится на меня. Честно говоря, мне было чертовски приятно снова ощутить на себе скорлупку. Вмиг пробудились дремавшие рефлексы. Заняв место оператора, я ' вошел в компьютерные системы базы.
Какое это было наслаждение! Я мчался по помещениям! Я понимал все. Будто глоток горячего чая, стекающего в желудок, ощутил я поток энергии, льющейся из термоядерного реактора. Как кровь в висках, пульсировали генераторы защитного поля. Наконец, как накачанными бицепсами перед зеркалом, поиграл я артиллерийскими башнями, покрутив их в разные стороны, чувствуя, что они под завязку наполнены зарядами. В то мгновение мне хотелось выкрикнуть: "Дайте мне врага!" — я уже был готов к беспощадной схватке, но... За силовым полем были вовсе не съедаемые непомерной злобой к живому киберы, а легковооруженные кретины из мяса, костей, внутренностей и крови — ну, а мне не нравилось созерцать размозженные склизкие остатки людской плоти, которая неинтересно быстро теряет способность к сопротивлению.
Когда я вышел из сети, стоящий рядом Скорпион не выдержал и поделился со мной собственными впечатлениями:
— Фобос, у тебя только что было такое идиотско-счастливое выражение лица, как у младенца, делающего в горшок
— Да? — я захохотал. — А где тебе довелось созерцать таких младенцев?
Но Скорпион просто махнул рукой и дал мне прочесть факс, в котором сообщалось, что сегодня вечером Март и Вольдемариус прибудут для трехсторонних переговоров. Задумавшись, я перевернул листок и посмотрел на его абсолютно белую обратную сторону, будто желая отыскать на ней криптограмму, проливающую свет на то, что должно случиться. Но вот я нехотя поднялся с кресла, потянулся, заставив поскрипеть синтетические мышцы скафандра, и обратился к своему товарищу:
— Ну, друг мой Скорпион, пошли пообедаем, что ли?
— А чо... — он пожал плечами. — Пошли.
Мы трое сидели вокруг стола: Март, я и Вольдемариус. Мы безмолвствовали. Мы лицезрели друг друга. Вол казался мне воплощением иронизирующей самоуверенности. Он и не думал скрывать легкой, снисходительной усмешки. Март, наоборот, чувствовал себя явно дискомфортно. Он избегал прямых взглядов, мимика его была неопределенной. Я никак не мог взять в толк, то ли он действительно опасается нас, то ли играет комедию. Что касается меня, то я был весьма озабочен. Может быть, вид у меня был немного чудаковатый — я нацепил поверх скафандра сутану (не знаю, как только она на него налезла) — но сделал это исключительно для того, чтобы преодолеть раздвоение личности. Мои собеседники явно ожидали, когда я первым изложу свою точку зрения, по праву стороны, организовавшей переговоры. Не оставалось ничего другого, как вздохнуть и переложить руки с коленей на стол, сказавши при этом: