Порочный круг

Сошкин Дмитрий В.

— Все. Твою мать. Теперь меня хрен переизберут.

— Вурдалак... — прошипел рядом со мной Вол.

— Это вы виноваты! — вдруг закричал городской глава, ткнув пальцем в нашу сторону. — Как же я не догадался?! Вы же специально устроили побоище! Вы нелюди, вы полны ненависти...

И тут он осекся, услышав, как Вол громко захохотал, толкнув меня локтем в бок:

— Ваше преосвященство! Похоже, мы опять остались в дураках. — Он закрыл слезящиеся глаза ладонью. — Господи, им понадобилось всего несколько минут, чтобы найти виноватых.

Вол буквально выпрыгнул из кресла в сторону камеры, заставив вздрогнуть сидящих в мэрии:

—

Да будет вам известно, скоты, мы не убили ни одного человека. Вы сами наказали себя. И молите Бога, что у нас только раненые. Подумать только, из-за приказа не убивать у нас двести семьдесят три раненых! Да если бы мы хотели устроить бойню, то было бы достаточно дать приказ стрелять на поражение. За секунду наши мальчишки способны сделать от трех до пяти прицельных выстрелов. Люди слишком медлительны для нас! Слишком!

— К тому же ребята ни за что не стали бы убивать повстанцев, — поддержал я своего товарища. — Мне стоило великого труда уговорить их ввязаться в конфликт.

— Только попробуйте свалить вину на нас! — Вол замер, прищурился, зловеще улыбнулся и посмотрел на человека с алмазной заколкой:

— Я могу получить премиальные?

Человек с алмазной заколкой мелко закивал, и вид у него был такой, будто он готов был отдать все, что угодно, лишь бы наш разговор закончился побыстрее.

* * *

Примерно через час местность вокруг базы прибрали. Мертвецов сложили в аккуратный высокий штабель — каждого в отдельную ячейку, чтобы облегчить в последствии опознание. Раненых обрабатывали во временном госпитале и под конвоем из полицейских партиями переправляли в мегаполис. А около самых ворот базы киберы согнали в смердящую кучу сотни три легкораненых или чудом не получивших ни единой царапины боевиков. Я разглядывал на мониторе эти жалкие остатки некогда грозной орды и облачался в парадную, вышитую золотом сутану, когда в мои покои зашел изрядно провонявший дымом Скорпион.

— Куда это вы собрались, ваше преосвященство? — спросил он иронично, прислонившись устало к косяку.

— Мне надо отвезти митрополиту икону Спаса Сиротского.

— И лучшего времени ты не мог найти?

Спрятав в складку сутаны бластер и повертевшись у зеркала, убеждаясь, что он выглядит опрятно, отец Фабиан изрек:

— Мне надо осмотреть поле страданий людских. То поле, где настигла кара Божья братьев и сестер наших, обезумевших в своей гордыне и поправших закон Божий, и потерпевших за непомерную злобу свою. Я хочу видеть их лица, я хочу смотреть их очи, но нет у меня сил простить их. Знаю, что это тяжкий грех, но гнев переполняет душу мою, и нет у меня сил принять их покаяние.

Кардинал отстранил командора Скорпиона и направился к лифту, перебирая в пальцах четки и бормоча что-то себе под нос.

— Ну, ты даешь... — произнес ему вослед командор Скорпион, удивленно покачав головой.

Отец Фабиан специально распаковал икону и направился к тесно сидящим на холодных камнях арестованным боевикам. Завидев кардинала, несущего лик Спаса, они удивленно загудели. Те из повстанцев, кто не пребывал в прострации, напряженно вытягивали шеи, стараясь рассмотреть приближавшегося к ним священника. Взгляд кардинала, однако, был тяжел и не предвещал ничего хорошего. Арестованные зароптали, и киберы оцепления вскинули парализаторы, но отец Фабиан остановил жестом стражей порядка:

—

Пусть они объяснят мне, что заставило их поступиться заповедями священного писания, что толкнуло их на безумие?

Говор в толпе арестантов на мгновение затих, и в этом мимолетном безмолвии пронесся женский вопль:

— Пощадите нас, ваше преосвященство!

В безумии ближайшие пленные поползли к ногам отца Фабиана. Они хватали вымазанными в саже пальцами полы его сутаны и пачкали их. Они плакали и лебезили, будто провинившиеся дети. Они размазывали сопли и глину по своим грубым, немолодым лицам и бормотали бессвязные оправдания, охваченные животным ужасом перед неминуемой расправой. Кардиналу стоило труда освободиться от схвативших его рук. Стоя за спинами церберов, он громко стал говорить слова проповеди, последней проповеди, как решил для себя в этот миг отец Фабиан:

— Отпустите меня, отпустите, уберите корявые пальцы!

Что хотите от нас, что хотите, вы, безмозглое племя страдальцев?

Все, чем маетесь вы, чем страдаете, все не ново, поверьте, не ново.

То камнями в распятье бросаете, то лобзаете тело Христово.

Сотни лет вас банальными фразами просвещали жрецы и учители.

Только ересь ползучей заразою вновь палит купола над обителью.

Отпустите, безумцы, сутану — от меня не дождетесь прощения.

Исповедовать вас я не стану и не дам на грехи отпущение.

Вы с рожденья не видели светлого. Вы с рожденья питались помоями.

И родители, пьянь беспросветная, вас учили тупыми побоями.

Поднимите глаза, окаянные, в них хочу я увидеть раскаяние.

Нет... Я вижу лишь бельма туманные. Нет...

Я вижу лишь страх наказания.

Толпа пораженно замолкла. Кардинал спокойно сел в подкативший бронированный мобиль. И лишь когда машина удалилась от ворот базы, вслед ей полетели комки глины и проклятья, потонувшие в криках боли — это церберы пустили в ход парализаторы.

У митрополита кардинал пробыл довольно долго. Когда кортеж выехал из мегаполиса, над планетой уже сгустились сумерки, значит, время поземному было около пол-первого ночи. Хотя город стоял на экваторе, солнечного тепла едва хватало на то, чтобы обеспечить существование лишь неприхотливым лишайникам, покрывающим живописным ковром глиняные, разрытые редкими дождями пустоши между грядами острозазубренных скал. Всю дорогу до базы отец Фабиан обозревал сей ландшафт, лишь изредка нарушаемый фермерскими поселениями, явно недостаточными для прокорма мегаполиса. Окрестности военного объекта были хорошо освещены. Во избежание инцидентов, при въезде в зону оцепления всех проверяли в поисках оружия, поэтому мобиль кардинала пронесся мимо длинной вереницы машин, среди которых больше половины принадлежали информационным агентствам. Около штабелей с трупами уже подвывали толпы родственников, пытаясь опознать в обгоревших остатках своих домочадцев. Иногда им это удавалось сразу, и тогда они повышали вой на две октавы, забирая с собой тело. Госпиталь заметно уменьшился в масштабах, но до сих пор функционировал. Судя по действиям медиков, оставшихся на посту, основными их клиентами были теперь члены семей погибших, которым становилось плохо. Около ворот базы уже не осталось следов от лагеря арестантов. На его месте стояли мобили, а один ярко-оранжевый порше был припаркован уже на территории объекта.