Портрет героя
Шрифт:
— А как же! Обязательно! — И я вспоминаю двух старушек-подружек.
— Мне не нравится твоя интонация!
— Почему?
— Критиканством от нее несет за версту!
— Извини, мама.
Она осторожно разматывает повязку с головы брата. Свет коптилки освещает ее худое лицо, ее прекрасные руки и моего молчаливого брата. Почти не мигая, он смотрит на огонь.
— Мама, — через какое-то время спрашивает брат, — а у нас будет елка? Ведь скоро Новый год!
— Обязательно будет!
Он улыбается, но глаза его печальны. Я слежу за мамиными движениями:
— Больно?
— Нет! Нисколечки! Но во время войны лучше все-таки быть индейцем! — вдруг заявляет он.
— Почему? — Мы с мамой спрашиваем хором.
— Ну они же совсем не боятся боли!
Повязка снята.
— Что там? — спрашивает брат.
— Ничего особенного, — отвечает мама. — Все хорошо. Ты идешь на поправку.
Он довольно улыбается, а я вижу, что вся его голова покрыта гноящимися язвами. Окуная ватку в раствор с марганцовкой, мама осторожно обмывает их, потом забинтовывает голову чистым бинтом. Брат обессилен. Глаза его закрываются.
— Мама, я хочу спа…
Он даже не договаривает, он уже спит, и мы, одев его, укладываем на постель.
Положив руки на стол, неподвижно глядя на миску с марганцовкой и груду грязных бинтов, молча сидит моя мама. Коптилка освещает комнату, иней блестит на трубах парового отопления и в углах комнаты.
— Мама, дай мне несколько хороших книг. Но… я думаю, мы не получим их обратно.
— Кому?
— Раненым. Я хочу отнести им «Мифы Древней Греции».
— Возьми еще что-нибудь мирное для них, такое, что бы не напоминало им о их горе, — предлагает мама.
— А что?
— Возьми «Повести Белкина»… «Портрет» и «Вечера на хуторе близ Диканьки»… И, знаешь, возьми Диккенса, «Большие ожидания».
Я снимаю с полок книги, заворачиваю их в газету и на этом газетном листе читаю:
«…в чем же в таком случае состояла главная цель немецкого наступления? Она состояла в том, чтобы обойти Москву с востока, отрезать ее от волжского и уральского тыла и потом ударить на Москву…»
Я смотрю заголовок: «XXV годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Доклад Председателя Государственного Комитета Обороны тов. И. В. Сталина».
Под желтым светом коптилки я продолжаю читать:
«…недавно в руки наших людей попал один немецкий офицер Генерального штаба. У этого офицера нашли карту с обозначением плана продвижения немецких войск по срокам. Из этого документа видно, что немцы намеревались быть в Борисоглебске 10 июля этого года, в Сталинграде — 25 июля, в Саратове — 10 августа, в Куйбышеве — 15 августа, в Арзамасе — 10 сентября, в Баку — 25 сентября…
…в ноябре прошлого года немцы рассчитывали ударом в лоб по Москве взять Москву, заставить Красную Армию капитулировать и тем добиться окончания войны на Востоке. Этими иллюзиями кормили немецких солдат. Но эти расчеты немцев, как известно, не оправдались. Обжегшись в прошлом году на лобовом ударе по Москве,
— Мама, сохраним эту газету с докладом!
— Да! — соглашается она. — Ее надо сохранить.
Она берет ее у меня из рук и смотрит на газетные листы.
— Мама! А что с нами было бы… если бы немцы взяли Москву?
— Разве ты сам не знаешь? — спрашивает она меня, помедлив.
— Мама! Какое счастье, что у нас есть Сталин!
— Да! Это действительно счастье!
XXXIII
Морозным вечером я иду в госпиталь. Я сворачиваю в Божениновский и в воротах вижу Трофима Яковлевича.
— Здравствуйте!
— Здравствуй…
Он смотрит на длинную темную улицу, на старинные дома, над крышами которых мерцают звезды, мерцают так же, как и тогда, когда к этому подъезду подкатывали сани, подъезжали кареты… Может быть, Пушкин и Гоголь были здесь гостями? Какое счастье, что эти люди жили на нашей земле! И я могу читать их книги и сейчас несу их в госпиталь.
— …нету письма. Пошли!
— Я принес вам книги.
— Спасибо, милый!
В палате я здороваюсь со всеми и прохожу к постели Трофима Яковлевича.
Сегодня во что бы то ни стало я должен попросить у них угля. Ведь топят же у них — вон как тепло! Но как это сделать?
Трофим Яковлевич разворачивает книги. Шевеля губами, читает названия, раскладывает их по кроватям… Подходят раненые. Комиссар поднимает с подушки голову.
— Здравствуй! — говорит он дружелюбно. Какое у него славное умное большое лицо!
— Здравствуйте.
— Что, книги принес?
— Да.
— Какие?
— Пушкин, Гоголь, Диккенс и «Мифы Древней Греции».
Комиссар хочет еще что-то сказать, но Трофим Яковлевич встает, манит меня пальцем, и я иду вслед за ним. В коридоре почему-то пахнет елкой.
— Нет письма! — мрачно повторяет он. — Слушай, напиши еще! — И кладет на подоконник лист бумаги. Я расправляю его. — Пиши! — шепчет, оглядываясь, Трофим Яковлевич.
Дорогая наша супруга Изабелла Осиповна! Мы всё ждем вашего ответа. Я даже думал, что, может, вы так приедете, без письма, и ждал вас, и все стоял у ворот, как узнал, когда приходит ивановский поезд. Но вас нет. Приезжайте повидать меня. Я ведь не такой плохой, есть и хуже меня. Приезжайте, хоть поглядите, поговорим, а там и решите, как нам быть. Ведь кроме вас у меня и нет никого, к кому бы я мог писать и ждать. Ведь вы же — супруга мне.
— И это все?
— Все! — глухо отвечает Трофим Яковлевич. — Пошлешь сегодня?
Я киваю и, завернув треугольник, пишу адрес. И когда я пишу его — Овсянники, — я почему-то вспоминаю тот фильм… И поле ржи под бескрайним небом…
— Трофим Яковлевич! А у вас рожь сеют?
— Сеют… И лен сеют, и коноплю, и просо… Кругом нас поля.
— Трофим Яковлевич?
— Что, сынок?
— А кто ваша жена?
— Была ткачиха, — вздыхает он.