Портрет моего мужа
Шрифт:
Кроме окон. Ручек я на них вновь же не заметила, как и щеколды.
— Открыть их можно лишь снаружи.
— А… если проветрить?
Эти комнаты были тюрьмой. Мягкой, обставленной с немалым вкусом — обувь и та гармонировала с обоями, — но все-таки тюрьмой.
— Здесь хорошая вентиляция. Матушка позаботилась.
Интересно, если я буду и дальше требовать развод, меня запрут в такой же? Почему бы и нет… объявят мертвой. Это несложно. Скажем, сорвалась со скалы в море, а море, оно не отдает своих жертв…
Значит, все-таки убьют.
Несмотря на алмазы.
— Там, — Мар подтолкнул меня в спину. — Сейчас сама увидишь…
Эта комната была последней в анфиладе других, отличных лишь мебелью, да и та, выбеленная, словно из кости вырезанная, казалась одинаковой.
Эта комната отличалась от них, как день отличается от ночи.
Маленькая.
Подозреваю, что прежде здесь находилась кладовая, которую переделали, да и вправду, что безумцам в кладовой хранить.
Темные стены.
Неровные какие-то… я коснулась одной. Сухие. И ощущение знакомое.
— Он сам это расписал. Акварелью. Черной и синей. Сейчас плохо видно…
И алой. Желтой еще капля, только чтобы обозначить цвет. А у мальчишки талант. Будто угли у паркета разбросали.
Поднимается марево.
Дрожит.
И я ощущаю жар, исходящий от камней. Нет, не камней — черепов. Их здесь сотни, если не тысячи. Некоторые прорисованы с отвратительной тщательностью, другие лишь обозначены, но… черепа горят.
А над ними в темноте, вязкой, густой, перед которой и свечи бессильны, застыли души.
Вот дети.
Мальчишки со стертыми лицами, но все равно я понимаю, что Они кричат. Кривят рты, будто хотят рассказать о чем-то, но… кто будет слушать мертвецов?
Женщина, закрывшая лицо руками.
Девушка.
Девушки, похожие на птиц. Рукава их платьев длинны, почти достают до обожженной земли… так много людей. Я смотрю на них, а они смотрят на меня. И в какой то момент я почти оказываюсь там, по ту сторону рисунка. Я чувствую жар и холод, чужую боль.
Отчаяние.
Я тоже кричу, как кричат они, силясь прорвать стену молчания. Но и меня, как их, не слышат. И это длится… длится…
Я не знаю, как долго длится.
Оно заканчивается как-то сразу и вдруг с прикосновением к моей ладони. Это прикосновение обжигает, будто пламя.
— Теперь ты понимаешь? — Мар смотрит в пол.
И наверное, это правильно. А я заново учусь дышать.
— Понимаю. Он талантлив.
— Он утверждает, что знаком с каждым из них! — в этой комнате голос вязнет, но стены отзываются на него, они вдруг приходят в движение, нарисованные души. — Он придумывает им имена. Рассказывает… всякую ерунду. Вот, смотри…
Мар схватил меня за руку, сдавил так, что слезы из глаз брызнули и подтолкнул к полноватой женщине, которая стояла спокойно. Лицо ее было
Хорошие руки.
Мягкие.
— Это его бывшая нянька. Мы ее отослали, когда Йонасу исполнилось шесть. Боги, никто не собирался ее убивать! Зачем? Я дал отличные рекомендации и помог перебраться в столицу. Она работает в хорошем доме, с новыми подопечными. А он… он просто не смог смириться.
Мар хлопнул по другой стене, по ногам мужчины с раззявленным ртом. Он, в отличие от женщины, был лишь обозначен. Разве что заплатка на штанах выделялась ярким пятном.
— Балвис, старый пьяница. Жил в деревне. Рыбачил. Все там рыбачат. И утонул однажды. Пьяный. Бывает.
Я кивнула.
Бывает.
Нельзя жить у моря и не приносить даров.
— Йонас возомнил, что его убили. Требовал судить жену. Несчастная женщина овдовела, вынуждена сама поднимать четверых детей, а он… ей пришлось уехать.
В деревне пошли слухи. Ей дважды ворота дерьмом мазали, потом и вовсе попытались поджечь. И все почему? Потому что темные люди поверили бреду сумасшедшего… а это Окрис, он упал с башни… да, Йонас был еще мал, но, верно, запомнил… утверждает, что его столкнули. Обвинил горничную и, опять же, бедняге пришлось уехать.
Женщины.
Мужчины. И снова женщины…
— Ее муж избивал. Вот и повредил что-то внутри. Пришлось суд устраивать. После я запретил мальчишке выходить к людям. Это дурно влияло и на него, и на них. Рыбаки уверились, что он и вправду отмечен Джаром. А Йонасу только этой веры и не хватало…
Люди кружились.
И мне стоило немалых усилий вырваться из этого хоровода. Что в комнате еще есть? Пол. Стены… стол, вернее, доска, прикрученная к стене. И держится она почти чудом. Листы бумаги. Карандаши.
Альбом.
И вновь — лица, лица… всегда разные, хотя и обозначены зачастую парой штрихов. Но я почему-то не сомневаюсь, что узнаю их, если…
Узнаю.
Уже узнала.
Вот эта девушка, которая лежала на траве. Линия губ. Легкая горбинка на носу… надо же, я и ее запомнила. Едва заметное родимое пятно на левой щеке.
— Видишь, — Мар подошел сзади. — Он нарисовал и ее. Обрати внимание. Он нарисовал ее без глаз.
ГЛАВА 38
Урчание в животе разогнало дрему. И Кирис встрепенулся. Надо… возвращаться надо. Придумать что-то в оправдание… или ничего не думать?
Главное, дойти.
Он-то сможет, а вот мальчишка, придремавший у огня? Его не бросишь, но и на себе не потащишь. У Кириса на это сил точно не хватит. Кажется, подруга детства взяла не только кровь.