Послания Ивана Грозного
Шрифт:
говорит мне надменные слова, обращаясь ко мне не как к владыке и даже
не как к брату, а как к низшему, - это хорошо; кто нас послушается, сделает
по-нашему, - тому гонение и мука, кто раздражит нас или в чем-нибудь
утеснит - тому богатство, слава и честь, а если не соглашусь - пагуба моей
душе и разорение царству! И так мы пребывали в таком гонении и
утеснении, и росло это гонение не день ото дня, а час от часу; все, что
было нам враждебно -
уничтожалось. Вот какое тогда было православие! Кто сможет подробно
перечислить все те притеснения, которым мы подвергались в житейских
делах, во время путешествий и во время отдыха, в хождении в церковь и во
всяких других делах? Вот как это было: они притворялись, что делают это
во имя Бога, что творят такие утеснения не из коварства, а ради нашей
пользы.
Когда же мы Божьей волей с крестоносной хоругвью православного
христианского воинства ради защиты православных христиан двинулись
на безбожный народ Казанский, одержали победу над этим бусурманским
[мусульманским] народом и со всем войском невредимые возвращались
восвояси, какое добро оказали нам люди, которых ты называешь
мучениками? А вот какое: как пленника, посадив в судно, везлц с малым
числом людей сквозь безбожную и невернеишую землю! (Та же... нам
подвигшимся на безбожный язык Казаньский... аки пленника, всадив в судно, везяху...
сквозе безбожную и невернейшую землю.
– Это замечание царя Устрялов (цит. изд.,
прим. 268) и Костомаров (ук. соч., стр. 262) толкуют как доказательство того, что царя
«везли насильно под стены Казани» и что он «играл... жалкую, глупую, комическую
роль» во время казанского похода. Такое толкование совершенно неправомерно (ср.: Н.
П. Лихачев. Дело о приезде Поссевина. Летопись занятий Археографической комиссии,
вып. XI, СПб., 1903, стр. 255) - речь идет лишь о возвращении из Казани (и о
недостаточной охране царя при этом возвращении); казанский поход в целом был
совершен с полного одобрения и по приказу царя [см. ниже, прим. 37 и 40; «ревность»
царя и его готовность не щадить «здравия своего» во время Казанского похода отмечал
даже Курбский в «Истории о в. к. Московском» (Соч., стлб. 174)]. То, что возвращение
царя из Казани было несвоевременным шагом, признает и Курбский (там же, стлб. 206),
299
но он взваливает за это ответственность на «шурьёв» царя (Захарьиных)). Если бы
рука Всевышнего не защитила меня, наверняка бы я жизни лишился. Вот
каково доброжелательство тех людей, про которых ты
душу за нас полагают, - хотят выдать нас иноплеменникам!
По возвращении в царствующий град Москву Бог оказал нам
милосердие и дал нам наследника - сына Димитрия; когда же, немного
времени спустя, я, как бывает с людьми, сильно занемог, то те, кого ты
называешь доброжелателями, с попом Сильвестром и вашим начальником
Алексеем во главе, восстали, как пьяные, решили, что нас уже не
существует (восташа яко пьяни, с попом Селивестром и с начальником вашим с
Олексеем, мневше нас не быти.
– Упоминаемый здесь «мятеж у царевой постели» в 1553
г. особенно подробно описан в приписке к «Царственной книге». Там рассказывается,
как заболевший царь упрашивал бояр целовать крест его новорожденному сыну
Димитрию (речь идет о первом сыне царя от Анастасии Романовны, скончавшемся
некоторое время спустя, а не о Димитрии, сыне Марии Нагой), как многие из них
открыто выступали против этого решения, ссылаясь на то, что за «пеленочника» будут
править его родичи Захарьины и т. д. В числе противников присяги и сторонников
Владимира Андреевича Старицкого называются Сильвестр, отец Адашева (но не сам
Адашев), Курлятев, Палецкий и Фуников (ПСРЛ, XIII, 522-526). Большинство
историков придает важное значение этому событию, рассматривая его чуть ли не как
переломный момент в отношениях между царем и «избранной радой» (ср. напр.: С.
Соловьев. История России, кн. II, стлб. 136 - 141). Однако в исторической литературе
высказывались и сомнения по поводу достоверности этого известия приписки к
«Царственной книге» и комментируемого послания (ср. напр.: С. Б. Веселовский.
Последние уделы сев.-вост. Руси. Ист. зап., т. XXII, стр. 106). В Синодальном списке
Никоновской летописи (более ранний источник, чем «Царственная книга», см. прим.
22) никаких известий о мятеже у царевой постели нет .) и, не заботясь о нашей
душе и своих душах, забыв присягу нашему отцу и нам - не искать себе
иного государя, кроме наших детей, - решили посадить на престол нашего
отдаленного родственника князя Владимира, а младенца нашего, данного
нам от Бога, погубить, подобно Ироду. Говорит ведь древнее изречение,
хоть и мирское, но справедливое: «царь царю не кланяется, но, когда один
умирает, другой принимает власть». Вот каким доброжелательством от них
мы насладились еще при жизни, - что же должно было стать после нас!