Посланники
Шрифт:
Тоска сгибала плечи.
Страхи как-то забавляли – всё-таки чувства…
Боли как-то бодрили – болит, значит живы…
Сознание своей никчёмности изумляло – до чего дошли…
Люди на нарах думали, что я много знаю и ждали советов.
Остановив взгляд на мне, Георг Колман прокричал –
тоскливо,
протяжно,
надрывно.
– Допустим, что я…
– Попытайся…- напутствовал я.
– А если…
– Тогда повремени…
– А вдруг мне только кажется, что я…
– Собой пренебреги…
–
– Попытайся…
– Но, как видно…
– Не смотри…Так будет лучше…
Когда-то меня поразила мысль Достоевского: "Никакие гармонии, никакие идеи, никакая любовь или прощение; словом, ничего из того, что от древнейших до новейших времён придумывали мудрецы, не может оправдать бессмыслицу и нелепость в судьбе отдельного человека"*
Тогда –
я отмахивался от этих строк.
Теперь же –
раздумывая над уделом моего поколения, я не раз возвращался к этим строкам, полностью признавая их горькую правду, и, видимо, не случайно мне снились пролетающие надо мной стаи уродливых птиц Гойи.
Генриху Хуперту по ночам снился всемирный потоп, а Элиас Копеловски тихо скулил, глотая слёзы. Я догадывался: "Старается выйти из границ человеческого удела". Однажды, когда голосом, напоминающим плач заброшенного, полуслепого котёнка он попросил, чтобы ему объяснили, в чём наша провинность, Цибильски приспустил штаны и указал на то самое, в чём…Копеловски внимательно посмотрел на это, и, обратившись ко мне (как к психологу), пробормотал:
– Ганс Корн, скажи ты: что в мире происходит?
Я сказал:
– В мире проводится мерзкий опыт. Оргия духа…
– Фи!
– обмяк Копеловски.
– И как нам жить теперь?
Профессиональный долг требовал от меня разъяснений.
– Прежде, чем задавать вопрос "как жить?", психология советует человеку спросить себя "зачем жить?".
Копеловски спросил:
– Зачем жить?
Я закашлялся.
– Не можешь сказать?
– наседал Копеловски.
Я продолжал кашлять, ибо столь забавный вопрос ответа не предполагает, и, кроме того, я всегда помнил об афоризме Людвига Витгенштейна: "О чём невозможно говорить, о том следует молчать".
Беспокойно посмотрев по сторонам, Георг Колман скорбно проговорил:
– Уж лучше умереть.
Курт Хуперт ногтем постучал по нарам и озабоченно произнёс:
– Эй, дружище, с желаниями не заигрывай – иногда они исполняются.
Копеловски мрачно проговорил:
– Жизнь…Я вот пытаюсь разобраться…
– Пустое дело!
– ухмыльнулся Цибильски.
– В жизни более или менее разбирался лишь Гёте. Он один знал о жизни всё, и в своём "Фаусте" высказался…
– А о Биркенау
– Нет, о Биркенау, вроде бы, нет.
– Тогда что мог знать Гёте о жизни?
Цибильски опустил голову.
– Вообще-то, все авторские права на спектакль под названием "Жизнь"
*Ф.Достоевский "Записки из подполья"
принадлежат Богу. Он же и Главный Зритель, наблюдающий за тем, как мы со своей ролью справляемся. Театры сменяют друг друга, вместе с ними меняются актёрские коллективы, и только сценарий сохраняется в первозданном виде.
– Так разве мы не послушны? Не вертимся?
– брюзжал Копеловски.
– Чего же Ему ещё?
Цибильски чуть полаял, немного похрюкал и, оттянув щеки, высунул язык.
– Не понял!
– у Копеловского получился не выкрик, а безголосая вибрация.
Цибильски пояснил:
– Мы, конечно, вертимся, только не по Его сценарию. Играем слишком поверхностно, легковесно…Шекспир, правда, ещё до меня выяснил, что жизнь – это бред, а мир – театр, но только единственному мне, Цибильскому, удалось заметить, что мы-то в этом спектакле всего-навсего участники массовки…
Георг Колман кивнул на двери барака.
– Нас окружают чудовища и топчут наши души, с нами делают то, что против природы, и выходит, что теперь мы не вправе называть себя людьми?
– Ха-ха-ха, - замахал руками Цибильски, - а кто сказал, что тогда, притворяясь близорукими, глуховатыми, едва вменяемыми, мы ими были?
– И всё же, - жалостливо заговорил Генрих Хуперт, - почему Бог не спасает нас от этих чудовищ?
Цибильски изумился:
– От чудовищ, которых Он сам и слепил? Разве что, если составим с Ним новый контракт и подпишем в присутствии нотариуса.
Генрих Хуперт поделился своим сном:
– Прошлой ночью мне показалось, что я готов предстать перед Создателем. Но не предстал. Принят не был…
– Разумеется, - пояснил Цибильски.
– Приёмные часы Создатель держит в строгом секрете.
Копеловски, разглядывая свои ссохшиеся башмаки, пробормотал:
– Говорят, гуси Рим спасли. Может, гуси спасут и нас тоже?
– Ну да, Гуси, - подхватил Цибильски, - больше некому.
Копеловски прокричал:
– Хочу чувствовать ещё… Всякое…Разное…
– Наш лимит на чувства, вроде бы, вышел…- сказал я.
– У меня какой-то ком в душе, - стонал Копеловски.
Цибильски внёс поправку:
– Ты хотел сказать "в горле"? Можно позвать коменданта лагеря – он охотно выжмет для тебя стакан апельсинового сока.
– Странно, - прошептал Георг Колман, - человечество совершенствуется, а человек деградирует…
Генрих Хуперт схватил меня за руку и, приблизив лицо, хриплым голосом проговорил:
– Я знаю, что всему своё время…Были средние века, даже древние века, но люди каким-то образом всё же удавалось…