Посланники
Шрифт:
Однажды мне подумалось: "Жаль, что своё состояние принять за занозы невозможно. Было бы моё состояние занозой, я бы смог её из себя выдернуть…"
***
В то утро 1944 года моросил мелкий дождь. Мы шли. Мы плелись. В то утро время имело двойное измерение: в шагах и в секундах.
Я сделал первый шаг.
До ямы оставалось примерно четыреста секунд или двести шагов, и я подумал, что –
через двести шагов или
через день-другой начнём синеть, смердеть, раздуваться, каменеть.
Цибильски тронул мой рукав.
– Хорошо, если бы отыскалась добрая женщина, готовая взяться ухаживать за нашей могилой…
– Хорошо, - согласился я.
– А почему бы не послать за такой женщиной кого-то из наших конвоиров?
– Любопытный вариант!
– ахнул Цибильски.
– Вот видишь!
– улыбнулся я.
Мне вспомнилось, как, закончив читать мне какую-нибудь сказку, мама говорила: "Вот видишь, в конце концов, всё образумилось!"
Тогда…
Тогда…
Тогда…
Теперь я подумал: "Через четыреста шагов или двести секунд я больше не буду чувствовать ни холода, ни укусов лагерных вшей".
Теперь я шептал: "Мама, ты не виновата. Детские сказки – такие уж они…"
"Пошевеливайтесь!" - кричали люди с автоматами.
Обречённо переставляя ноги, мы шли.
Наши плечи потерянно вздрагивали.
Наши глаза застлал угасающий свет.
По моей спине прошёл холод.
"Господи, будь милосерден, - просил я, - подари толику духа". Но нет – бессилие непреодолимо, другим оно быть не в состоянии. Штучный товар.
Запрокинув голову, я увидел два облачка. Одно из них напоминало мамин жакет.
Выглянуло солнце, но день по-прежнему оставался чёрным.
Я подумал: "Кто обманывает кого: день – солнце или солнце – день?"
Я заключил: "День и солнце – не люди. Они-то между собой разберутся…"
…Моё первое знакомство со смертью случилась, когда мне исполнилось одиннадцать лет. Умирал мой дедушка Вилли. Он целыми днями глядел в потолок, и я, забираясь к нему на кровать, вслух читал что-нибудь из Стивенсона. Я твёрдо верил, что до тех пор, пока читаю из Стивенсона, дедушка не умрёт. Умер дедушка ночью, когда я спал…
Прижимая к груди пятилетнего сына Франца, впереди шёл Георг Колман. Я спросил конвоира, читал ли он Ветхий завет. Конвоир не ответил. Его резиновый плащ был перепоясан ремнём с пряжкой, на которой было выбито "Gott mit uns". "Они и Бога присвоили себе", - подумал я и вслух произнёс: "Кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего её"*
Конвоир встряхнул головой, и я увидел, как на его каску села одинокая муха. Подобную каску хранил в доме мой дедушка. Это была каска времён 1-ой мировой войны. Дедушка подобрал её в поле за городом. В ней он набирал воду для поливки цветов. "Атрибут войны на службе у красоты", - говорил дедушка.
– Может, откроете мне тайну вашего Weltanschauung?"** - спросил я.
Конвоир не ответил.
Его губы были тонкие и запавшие.
–
– спросил я.
Конвоир не ответил.
"Как же так?
– думал я.
– Со зверьми не сговоришься – культуры разные…А тут – человек…"
Я сделал сорок шестой шаг.
Мне исполнилось 24 года, и я не хотел умирать. От пожилых австрийских психиатров я слышал, что в последнее мгновенье перед казнью приговорённых охватывает внезапный зуд милосердия; воспалённый до безумия мозг принуждает несчастных поверить в то, что с ними ничего ужасного случиться не может, что через секунду-другую им зачитают документ о помиловании…
Лающий голос подгонял: "Туда! Туда!"
У конвоира были синие глаза и тонкий нос. Мне подумалось, что у многих моих знакомых синие глаза и тонкие носы. Кажется, впервые в жизни я скверно подумал об эволюции человека.
Я сделал сто восьмой шаг и оглянулся на моих друзей. Казалось, их лица слились в бесформенное пепельно-серое пятно, которое, тихо раскачивалось. Подняв голову к небу, я на всякий случай пожаловался: "Неужели Ты разрешил проделывать с нами такое?"
Прошло мгновенье.
Он мне ответил! Удивительно – Сам Создатель мне ответил! Он мне сказал: "Ты ненормальный!"
Я сделал сто семидесятый шаг.
Не переставая, я повторил строку из Поля Валери: "Если хочешь жить, ты так же хочешь умереть; или же ты не понимаешь, что такое жизнь".
Устав повторять, я опустил голову. Кажется, что такое жизнь, я не понимал.
"Туда!" - кивнув в сторону вырытого рва, кричал человек с синими глазами. Я подумал, как забавно получается, как неожиданно – последний человек, который провожает меня на этой земле, одет в каску. Мне вспомнился финский полицейский, который выдал нас гестапо. На его голове была синяя фетровая
*Книга "Числа" 35:33
** (нем.) Мировоззрение.
шляпа.
Первыми к яме подошли Колманы. Перед самым краем они посмотрели на нас. Они собирались что-то сказать.
Пролаяли выстрелы.
Касаясь друг друга плечами, бёдрами, коленями, Колманы повалились вниз.
Поравнявшись со мной, Курт Хуперт шепнул: "Поторопись сказать молитву", и я сказал: "Подскажи Господи, как обрести веру в Тебя?"
Курт сделал шаг вперёд и громко произнёс: "Вера должна прийти сама ".
Вдруг он остановился, будто кого-то поджидая.
"Ждёт знака свыше", - подумал я.
Подскочил конвоир, зарычал: "Туда!". От удара прикладом винтовки Курт упал и пополз к яме, жалуясь на то, что жизнь не удалась. Мой рот наполнился горечью от мысли: "Зато удалась смерть".
Я сделал двести первый шаг и сказал себе: "Amor fati"*.
В детстве меня привлекали огни праздничных костров, и однажды я решил огонь потрогать.