После третьего звонка
Шрифт:
– В подвале живешь?
– оживился мужичок.
– И живу, и работаю. Художник я, - пояснил Крашенинников и начал отпирать замок.
– "Ах, Настасья, ты, Настасья, - запел он, - открывай-ка ворота! Открывай-ка ворота, принимай-ка молодца!" Вперед - и с песней!
– Жену Настасьей зовут?
– снова обрадовался мужичонка.
– Имя хорошее...
– Целина ты неподнятая!
– сказал ему Виктор.
– Не слыхал, разве, романс по радио? Известный, между прочим...
– Да нет, - втягивая голову в плечи, ответил мужичок.
– Не припоминаю... Вроде
Пристально оглядев его еще раз, Виктор впустил гостя в мастерскую и закрыл дверь.
– Раздевайся и проходи!
– пригласил он.
– Будь как дома! Тебя как величать?
– Петром, - тихо ответил мужичонка.
– Чудненько!
– сообщил Виктор.
– У меня так старшего сына зовут. А младшего - Ванькой.
– Богато живешь!
– с завистью сказал Петр.
– Двух пацанов заимел. Хорошо...
– Еще и дочка имеется, - похвастался Виктор.
– Старшенькая, от первого брака. Садись, чего топчешься! Пить будешь? Вон пирог остался...
Крашенинников вынул из сумки бутылку и поставил на стол. Петр с изумлением и безотчетным благоговением и животным страхом осматривался вокруг. С одной стены на него спокойно и ласково смотрела обнаженная женщина, с другой - странные, едва очерченные головы. Всюду валялись подрамники, этюдники, посередине стоял мольберт... Одна большая картина изображала летний глухой лес с таинственным неземным животным на переднем плане.
– Чудно у тебя!
– пробормотал ошеломленный Петр.
– Никогда такого не видал... Бабы голые... А ты зачем их рисуешь? Я все никак понять не могу, почему все художники так любят их малевать?
– Не малевать, а раздевать, - поправил его Виктор, разливая водку.
– Две большие разницы, как говорят в Одессе. Художники, друг, все сексуальные маньяки от природы, соблазнители по натуре и насильники по духу. Пока своего не возьмут, не успокоятся! Богема! Слыхал?
– Не слыхал, - растерянно сказал Петр, бочком присаживаясь к столу.
– А ты всегда днем пьешь?
– Не всегда, но часто, - пооткровенничал Виктор.
– Ну а ты, дружище, дело пытаешь али от дела мотаешь? Ты чего за мною ходишь, как приклеенный? Узнал, поди?
– Узнал, - еще тише сказал Петр и опустил голову.
– Как только увидел... И ты меня тоже признал сразу...
– Есть такое дело, - согласился Виктор.
– В два счета! Только из этого факта, приятель, еще ничего не следует. Мало ли кого я в своей жизни узнал на свое горе и несчастье!
Петр в некотором замешательстве помолчал и робко пригубил стакан.
– Пей и ешь!
– великодушно разрешил Крашенинников.
– Жри на всю катушку, раз пришел! "Тебе - половина, и мне - половина!" Что ты как каменный гость? А чего-то с тобой кореша твоего не видать? Бутылку бы втроем запросто разверстали!
Петр беспокойно заерзал на стуле.
– Толика?
– неуверенно спросил он.
– Ну, может, и Толика, уж не помню теперь, - развел руками Виктор.
– "Железного дровосека". Наркоты, что ли, он ненароком нюхнул многовато?
– Засветился он, - нехотя объяснил Петр.
– Попался на фальшивых
– Это факт!
– согласился Виктор.
– С людьми куда спокойнее: пришил - и гуляй, Петя! Или Толик! И чего: сидит он теперь, поди?
– Да нет, - так же неохотно ответил Петр.
– В одиночке три года назад повесился... Недосмотрели.
– Не дожил, значит, до победы, - сочувственно сказал Виктор.
– Прими мои соболезнования... Ишь, бедолага! А на вид таким железным казался! Жаль! Смотались бы мы сейчас втроем на Клондайк, глядишь, золотишка бы себе намыли... Паспорта нынче не проблема.
– Ты про какую победу?
– недоуменно спросил Петр.
– Ну, до освобождения, - пожал плечами Виктор.
– А ты, я смотрю, туповат, браток, вроде моей второй жены Анны.
Петр вдруг снова заулыбался.
– Имя хорошее, - пробормотал он.
– А где она сейчас у тебя?
– А где ей быть?
– Крашенинников сделал еще один глоток из стакана и закурил.
– Дома, с пацанвой сидит. Меня проклинает. Денег мало, пьяница, развратник - то да се... Давно плешь мне проела. Сам, небось, знаешь, как это бывает. Плохо живем! Мрак!
Петр участливо взглянул на Виктора. Соболезнует...
– Ну, а ты, Петруха, женат?
– Не успел, - пробормотал Петр.
– Вот загнул! Времени не хватило?
– удивился Виктор.
– Так это быстро делается: раз, два - и готово! Уже весь по уши в дерьме! Полный атас! Нерасторопный ты, брат, как я погляжу. А этот твой, "дровосек железный", Толик, тоже не успел?
– Он успел, - вздохнул Петр.
– Жена у него была такая хорошая, Лелей звали, и девчонка махонькая. Не знаю, как они теперь живут.
– Не утешаешь, значит, вдову?
– засмеялся Виктор.
– Нечуткий ты, Петруха! Слушай, что ты все жмешься, как неродной! Пей и ешь на халяву, вон еды пока навалом! Нелька вчера чего только не наготовила.
– А Нелька - это кто?
– осторожно полюбопытствовал Петр.
– Да так, шалава одна, - неопределенно отозвался Виктор.
– Шастают тут всякие приблудные... Еще не вечер, но первый тайм мы уже отыграли. Не обращай внимания, мелочи жизни. Ну, а чем же ты все это время занимался, Петро, если даже минутки не нашел, чтобы бабу уговорить? Небось, тоже воровал и по тюрьмам мотался?
Петр неожиданно обиделся, и лицо его потемнело.
– Ты ври да знай меру!
– сказал он, потихоньку закипая негодованием.
– Зачем мне воровать и сидеть? Я свой срок один раз отмотал, и больше туда неохота! Работаю теперь сантехником в РЭУ, деньги есть. Чего мне надо-то?
– Афоней, значит, будешь!
– обрадовался Виктор.
Петр беспокойно завозился на стуле, с недоумением глядя на Крашенинникова.
– У меня как раз бачок протекает, не посмотришь? Бутылку я тебе уже заранее поставил! И ванна у меня ни к черту не годится! Я в ней сдуру кисти отмачивал, перепортил всю на фиг! А потом и вовсе выкинул. "Ну, а этот забулдыга ванну выпер на балкон..." Вознесенский обо мне лично написал. Не слыхал о таком?