Последнее дело "Валетов"
Шрифт:
— Дело у меня до вас, сударь, серьёзное.
Что же это за день сегодня выдался, мелькнуло в голове у Алексея, хам на хаме и хамом погоняет. Придётся и этого поучить.
— А ко мне с другими и не обращаются — такса у нас с компаньоном высокая, не каждому по карману. Надеюсь, вы в курсе?
— Конечно, конечно… Да вы присаживайтесь, — спохватился Никанор Мартемьянович. — Угодно будет сигару?
— Благодарю. Но курю исключительно один сорт, — вальяжно развалившись в кресле, Алексей достал «гавану» и принялся её раскуривать. — Слушаю вас.
— Тут такая
— Отняли? Открытое завладение чужим имуществом или попросту говоря грабёж. Такими мелочами мы с компаньоном не занимаемся. В полицию вам обращаться надо, — Алексей сделал вид, что хочет встать. — Позвольте откланяться.
— Подождите Алексей Васильевич. Не всё так просто.
Оказывается и имя-отчество знает, усмехнулся Лавровский, а то — сударь, ещё бы любезным, как полового или дворника назвал.
— Не совсем, чтобы открыто отобрали. Он им сам отдал и рысака и аттестат.
— Ничего не понимаю. Что значит отдел? Извольте говорить вразумительно. Проиграл в карты? Проспорил? Подарил?
— Да с девицей он одной познакомился. А она малолетней оказалась. Сидят они, чай пьют, а тут мать её.
Алексей сразу вспомнил вечер у подъезда «Салошки»: пьяный Женька Борисовский с очень юной спутницей под ручку, её предложение кавалеру поехать не к «Яру», а к ней домой. Очередная проделка «хоровода», крутящегося вокруг бегов? Похоже на то. Надо выяснить подробности.
— Полицию говорит вызову, пусть протокол составляют, — продолжал тем временем Борисовский.
Алексей перебил его:
— Никанор Мартемьянович, у вас дурная болезнь была когда-нибудь?
От неожиданности подобного вопроса у почтенного купца аж глаза на лоб полезли:
— Бог миловал. А что?
— А то! Когда к врачам обращаются, то не рассказывают сказки как жасмин нюхал и «гусарский насморк» от того приключился. Само по себе знакомство с малолетними девицами и распитие с ними чая преступлением не является. А вот их растление совсем другое дело. За это каторга полагается… Поэтому, если рассчитываете на моё содействие, рассказывайте, как всё было на самом деле. В подробностях.
— Да откуда мне их знать? Я разве охальничал? Надо племянника позвать.
Через несколько минут появился Женька Борисовский — стройный красивый блондин лет двадцати.
Дядя встретил племянника нелюбезно:
— Паршивец! Рассказывай Алексею Васильевичу всё, как на духу. И врать не вздумай!
В тот день Женька загулял. Позавтракал в «Славянском базаре», пообедал у Тестова, а к вечеру завалился в «Салошку». Потянуло на «клубничку». «Тиролька» из тира была не прочь поехать с ним к «Яру», но ждать, когда она освободится, не хотелось. А тут подвернулась очень юная девица. Сама подошла, папироску попросила. Она охотно согласилась «продолжить знакомство», но в «Яр» ехать наотрез отказалась, сказала, что боится встретить там знакомых маменьки. Поехали к ней домой.
— А как же маменька? — поинтересовался Алексей.
— Говорила, что она на богомолье в Троице-Сергиеву лавру ушла.
— Где
— Возле Цветного бульвара.
— А точнее?
— Не запомнил я. Пьяный сильно был.
Оставили рысака во дворе двухэтажного дома, под присмотром дворника. Поднялись на второй этаж в богато меблированную квартиру. Там нашлись и фрукты, и шампанское, и хороший коньячок.
— А потом её мать заявилась и давай кричать. Девочке, дескать, четырнадцать лет, а ты такой-сякой…, -вздохнул Женька.
— Потом — это когда? — спросил Лавровский.
— Ну, когда я её. ну это начал.
— Девчонка сопротивлялась?
— Сперва сама ластилась, сама разделась. А потом как заорёт. Щёку мне расцарапала.
— Неужто в первый раз? — изумился Лавровский.
— Какой там в первый! Она перед этим в постели такое вытворяла!
— Всё понятно. Крепко тебя подловили. За растление малолетней с насилием согласно «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» полагается от десяти до четырнадцати лет каторги.
— Барон так мне и сказал.
— Какой барон? — встрепенулся Алексей.
— Да мать её соседей позвала в свидетели.
— Так, — протянул Алексей. — Так… Описать их внешность можешь или спьяну не запомнил?
— Могу. Один, дядя её, здоровый с рыжей бородой, кулаки громадные. Второй неказистый, потрёпанный какой-то, еврейчик. А третий барон.
— Как он выглядел?
Единственное, что запомнилось Женьке в бароне — это фуражка с кокардой.
Роли у «родственников» и «соседей», судя по всему, были расписаны заранее. «Безутешная мать» причитала. «Дядя» пару раз заехал Женьке по морде. Барон, назвавшийся отставным судебным следователем, грозил каторгой. При этом он предупредил: согласно действующему законодательству, в случае подачи жалобы потерпевшей или её родственников дело уже не может быть окончено примирением. Неказистому еврейчику досталась роль доброго и мудрого человека, к советам которого окружающие привыкли прислушиваться.
— Ну, что вы такое говорите? — сокрушённо покачал он головой. — Законопатить молодого человека на каторгу. А оно вам надо? Или вам станет легче от того, что он до самой смерти будет катать тачку? Да, до самой смерти! Ибо в том аду кромешном четырнадцать лет мало кто сможет выдержать. Конечно, вы, юноша, поступили очень скверно — опозорили бедную девушку. Мы-то, люди свои, будем молчать. Но чем заткнуть рты дворнику и соседям, видевшим, как вы привезли её пьяную на своём роскошном кабриолете? Лиза, таки будут злословить они, пошла по рукам.
Он выдержал паузу и по-деловому закончил:
— Предлагаю маленький гешефт. Вы отдаёте своего рысака. Я помогаю его выгодно продать. Думаю полученного хватит и на сплетников — соседей, и на приданое опозоренной девушке.
Женька согласился. Вместе с рыжебородым они поехали к нему домой за аттестатом.
— Они меня ещё расписку дать заставили, — признался он. — В том, что продал Эммина-Варвара вдове титулярного советника Феоне Ивановне, фамилию запамятовал, и причитающиеся деньги получил.