Последнее предложение
Шрифт:
— Изменить? — осторожно переспросил Роман. Денис покачал головой.
— Не трать время попусту. Ты и так за свою жизнь его потратил достаточно много. Знаешь, дядя Рома, мне тебя искренне жаль. Это так грустно, что мы познакомились не сразу, знать бы — эх! — он мечтательно возвел глаза к небу. — С тобой-то гораздо интересней, столько неожиданностей.
— Чего ты ко мне-то прицепился? От меня-то тебе что надо?
— От тебя? — казалось, Денис удивился. — Ничего. Просто ты часть меня, вот и все. Вы все теперь часть меня, а не просто рядовые жители этого дурацкого города! И не надо так со мной, дядя Рома — ишь, «прицепился» — ну что
— Да неужто? Это за что же? — Роман криво улыбнулся, и Денис пожал плечами.
— За что? Ты все еще жив.
Фраза стукнула его тяжело, как брошенный камень, и Роман мрачно посмотрел на почти докуренную сигарету. Внезапно он осознал, что сидящее перед ним беззаботное существо, кем бы оно ни являлось, действительно в состоянии сотворить что угодно — с ним, с кем-либо другим — и он, Роман, никак не сможет этому помешать. А может, и сможет — нужно только понять, что к чему.
— Вижу, пошла напряженная работа ума, — произнес Денис с некой насмешливой заботой, и Роман поднял голову, устало глядя на него. — Ну, думай, бога ради, потому что очень скоро думать станет некогда. Глупый человек, странный человек, отрезавший от себя весь мир и, в то же время, иногда заботящийся о нем больше, чем этот мир заботится о нем. Но это бывает так редко… и большей частью ты похож на остальных. Ты спросил, кто я? На самом деле, я могу быть кем угодно. Я могу быть даже воплощением твоих неродившихся детей, дядя Рома. Мальчика и девочки. Двое из твоих подружек сделали аборт, даже ничего тебе не сказав. Они даже не попросили у тебя денег. Ты представляешь себе, кто ты, Савицкий, если ни одна из этих женщин не решилась сказать тебе, что беременна? Ты один, Рома. У тебя, конечно, будет еще очень много женщин, но ты всегда будешь один, и когда-нибудь ты поймешь, что, на самом деле, быть одному не так уж здорово. Но будет уже слишком поздно. Правда, это лишь один из вариантов того, как сложится твоя жизнь. Есть и другой.
— Какой же? — осведомился Роман, с досадой заметив, что его голос слегка дрогнул.
— Более увлекательный… и гораздо более короткий. И знаешь, в чем прелесть? — Денис широко улыбнулся. — Тебе не придется мучиться выбором. За тебя уже выбрали.
— Надо понимать, и я… — Роман, длинно присвистнув, ладонью изобразил падающее тело, потом шлепнул себя по колену и усмехнулся. Денис, наблюдавший эту пантомиму, неожиданно обиделся.
— Неужто ты из тех, кто, открыв первую страницу книги, почти сразу же заглядывает на последнюю?! Не зли меня, иначе я подумаю, что зря растянул твое существование!
В глазах, смотревших на Романа, вдруг загорелся холодный зеленый огонь, как у притаившегося в полумраке кота, а разъехавшиеся в широкой улыбке губы открыли два ряда белоснежных треугольных зубов, казавшихся очень острыми. Между зубами чуть подрагивал узкий, похожий на змею черный язык. Денис улыбнулся еще шире и провел по железным стержням, на которых висели качели, пальцами с длинными молочно-белыми когтями, и из-под когтей раздался противный скрежет.
— Впечатляет, — Роман закурил новую сигарету. — Надо полагать, мне следует с громкими воплями пуститься наутек?
— Да шучу я! — Денис расхохотался, опуская руки. Теперь он снова имел насквозь обычный облик, и во рту поблескивали крепкие здоровые детские зубы. — Все ж таки, сплошная мистика, надо иногда соответствовать внешностью.
— А чего ж все время так не ходишь?
— Потому что я не
— Ты мне еще гонор будешь показывать, сука?!
Девица немного потрепыхалась, потом огрела его по лицу сумочкой, выдернула руку и унеслась в глубь дворов. Двое молодых людей, наблюдавших неподалеку эту сцену, засмеялись и пошли дальше, миновав старуху, которая, кряхтя, собирала высыпавшуюся из разорвавшегося мешка картошку.
— А ты никогда не задумывался, почему все это происходит именно здесь? Почему именно здесь это стало возможным? В этом месте, населенном церквями и равнодушием? — Денис кивнул влево, где за домами виднелся краешек шпиля Иоанновской церкви. — Святость здесь набрасывают, как вуаль, на безобразие своей души. Здесь все так усиленно молятся и так усиленно крестятся — крестятся теми руками, которых они никогда никому не протягивают для помощи. Я никогда не мог понять, зачем в одном городе столько храмов, зачем? Здесь давно живут одни лишь призраки, а призракам бог не нужен. Им вообще ничего не нужно. Им нужно только, чтобы их не трогали.
— Глупости все это, — раздраженно ответил Роман, разглядывая его и пытаясь понять, с чем же, все-таки он столкнулся. — Все города похожи один на другой и во всех живут самые разные люди. По всему миру.
— Но я-то здесь, — насмешливо заметил мальчишка. — Этот город — часть меня, а я — часть его — часть его безграничного любопытства, его зависти, его трусости и его равнодушия. Насчет зла есть множество мнений, но самое страшное зло — это не убивцы с топорами и прочие, им подобные. Самое страшное зло — это равнодушие. «Не мое дело» рядовых и полное пренебрежение власть имущих. Я не знаю, как везде. Мне все равно, как везде. Я всегда был здесь. И если бы ты знал, — лицо Дениса внезапно исказилось судорогой, — если б ты только знал, как я ненавижу этот город! Это проклятое болото с его показной святостью!
Слушая его, Савицкий внезапно почувствовал странное ощущение «дежа вю» — и эти фразы, и сказанные ранее — когда-то он уже сталкивался с ними, они были ему знакомы, но он никак не мог вспомнить откуда. Денис уперся пяткой в землю и остановил качели, пристально глядя на него.
— Я могу тебе только одно посоветовать, — спокойно сказал он. — Живи, как прежде, и не пытайся ничего предпринимать — ты все равно ничего не сделаешь, только потратишь время, а время для тебя сейчас драгоценно. Все будет идти своим чередом и ты будешь это видеть. Увы, это неизбежно, тебе придется все видеть. Я понимаю, это неприятно, но это, поверь мне, не такая уж большая плата за лишнее время жизни.
— Ты только что разглагольствовал о равнодушии, а теперь требуешь его от меня? — Роман вздернул бровь. Денис, хмыкнув, встал, наклонился и поднял с земли обломок сухой ветки.
— Это не будет равнодушием. Это будет лишь вечным опозданием, — он опустился на корточки и принялся что-то чертить в пыли. — Ты ведь всегда опаздываешь, дядя Рома, согласись. Они все равно умирают.
Роман бросил окурок, с ненавистью глядя на склоненный светлый затылок и изо всех сил заставляя себя думать, что это — не затылок ребенка. Он перевел взгляд на лежащий неподалеку булыжник с неровными краями, потом снова на склоненный затылок.