Последние Девушки
Шрифт:
Я вижу письмо Лайзы в своем телефоне, сияющем во тьме льдисто-голубым светом.
Куинси, мне нужно с тобой поговорить. Это очень важно. Пожалуйста, пожалуйста, ответь на мое письмо.
Я вижу Джону Томпсона, с искаженным лицом хватающего меня за руку.
Это касается Саманты Бойд. Она вас обманывает.
Я слышу низкий, озабоченный голос Купа.
Мы не знаем, на что она способна.
Я вижу, как Сэм в парке прикрывает своей курткой мою окровавленную одежду, тащит меня к воде и смывает кровь
Не волнуйся, все под контролем.
Я вижу, как она ругается, продираясь сквозь толпу журналистов на улице, совсем не опасаясь камер и не выказывая удивления, когда Джона говорит, что Лайзу убили. Ее лицо в свете фотовспышек становится совсем белым, приобретая тот же оттенок, что труп на столе в морге. Оно ничего не выражает. Ни печали, ни изумления.
Ничего.
– Мисс Карпентер?
В круговерти воспоминаний голос детектива едва слышен.
– С вами все в порядке?
– Да, все хорошо, – отвечаю я, – мне все это давно известно. Сэм никогда мне не лгала.
Это правда. По крайней мере, не говорила ничего такого, что можно с уверенностью назвать ложью. Но правды тоже не говорила. С момента своего приезда она об очень многом умалчивала.
Я не знаю, где она была.
Я не знаю, с кем она была.
Но самое главное, я не имею понятия, какие ужасные вещи она совершила.
В парк всем своим могучим напором вернулся холод, обдав ознобом точно так же, как обдает вода, когда впервые ныряешь в бассейн. В воздухе витает дух перемен, ощущение утекающего сквозь пальцы времени. Осень вступила в свои права.
Из-за погоды все передвигаются с какой-то маниакальной энергией – бегуны, велосипедисты и няньки, толкающие перед собой нелепого вида детские коляски. Все будто бы от чего-то убегают, хотя и в разные стороны. Муравьи, вынужденные спасаться от ноги, готовой вот-вот раздавить их жилище.
Тем не менее, я, стоя перед стеклянной стеной участка, воплощаю собой неподвижность. Сэм в кабинете у детектива Эрнандес, рассказывает, будем надеяться, ту же историю, которую поведала я. И хотя внешне складывается впечатление, что это состояние полного покоя меня вполне устраивает, на самом деле мне хочется только одного – бежать. Не то чтобы домой, просто подальше отсюда. Хочется добежать до моста Джорджа Вашингтона, а потом помчаться дальше. Через Нью-Джерси. Через Пенсильванию и Огайо. Раствориться в центральной части страны.
Только так мне удастся отмежеваться от реальности и позабыть о том, что я натворила в парке. Отмежеваться от коротких, обескураживающих вспышек воспоминаний о «Сосновом коттедже», которые и сейчас липнут ко мне, будто пропитанная потом рубашка. Но в первую очередь от Сэм. Как же мне не хочется здесь находиться, когда она выйдет из участка. Я боюсь того, что увижу, будто один-единственный взгляд позволит определить ее вину, яркую и сверкающую, как ее красная губная помада.
Но я продолжаю стоять, хотя ноги дрожат от едва сдерживаемой энергии. Мне так отчаянно хочется принять таблетку «Ксанакса», что на языке даже ощущается вкус виноградной газировки.
Я не ухожу только потому, что могу ошибаться в отношении Сэм.
Я очень хочу ошибиться.
Значит,
По крайней мере, именно в этом я стараюсь себя убедить, стоя на пронизывающем холоде, который сводит судорогой ноги, и пытаясь представить, что в этот момент говорит Сэм в здании за моей спиной. Она там уже двадцать минут, намного дольше, чем я. Тревога толкает меня локтем в бока, будоража, раздражая и еще больше усиливая желание бежать.
Я выхватываю из кармана телефон и провожу по дисплею подушечкой большого пальца, намереваясь позвонить Купу и сознаться во всех грехах, путь даже он меня за это возненавидит. Если не считать бегства, это единственный логичный выход. Вслух признать свои ошибки, а там будь что будет.
Но в этот самый момент из стеклянной двери участка выходит Сэм, улыбаясь, как ребенок, которому только что удалось вывернуться. От ухмылки на ее губах мое сердце молнией простреливает страх. Боюсь, она рассказала правду о событиях прошлой ночи. Но что еще хуже, теперь, скорее всего, догадывается о моих подозрениях, инстинктивно чувствуя, что происходит в моей голове. Она уже сейчас по выражению моего лица понимает – что-то не так. Ее улыбка меркнет. Сэм слегка наклоняет голову и окидывает меня оценивающим взглядом.
– Расслабься, детка, – говорит она, – я строго придерживалась сценария.
С ней сумочка. Свисает с предплечья, лицемерно придавая своей владелице грациозный вид. Сэм пытается отдать ее мне, но я отступаю на шаг назад. Не хочу иметь с этой штукой ничего общего. Равно как и с Сэм. По пути обратно я держусь от нее на расстоянии вытянутой руки. Даже идти с ней рядом для меня мучение. Тело до сих пор порывается бежать.
– Эй! – восклицает она, видя, что я стараюсь не подходить к ней близко. – Не надо больше так напрягаться. Я сообщила детективу Сучандрес ровно то, о чем мы с тобой договорились. Мини-девичник. Пошли через парк. Чувак украл сумочку.
– У него есть имя, – говорю я, – Рикардо Руис.
Сэм искоса смотрит на меня.
– О, так ты теперь всех называешь по имени?
– Мне кажется, это моя обязанность.
Я чувствую необходимость повторять ее каждый день, как «Отче наш», во искупление своих грехов. Я бы так и сделала, если бы это хоть как-то могло помочь.
– Так, дай-ка разобраться, – произносит Сэм, – его имя называть нормально, но мне при этом нельзя…
– Прекрати.
Это слово напоминает удар кнутом, жгучий и острый.
Сэм качает головой.
– Блин, ты реально на нервах.
Имею право. По моей милости человек в коме. Лайзу убили. А Сэм – возможно? вероятно? – была там.
– Где ты была перед тем, как приехать в Нью-Йорк? – спрашиваю я. – Только не говори «то тут, то там», мне нужна конкретика.
Сэм несколько мгновений молчит. Вполне достаточно для того, чтобы в моей голове возник вопрос: а не перебирает ли она сейчас все варианты лжи, хранящиеся у нее в мозгу, чтобы остановиться на самом оптимальном? Наконец она говорит: