Последние каникулы, Шаровая молния
Шрифт:
Однажды она вынесла с собой маленький лоскутик синего с розовыми пятнышками ситца.
– Как назвать, Андрюш? *• блестя глазами, спросила она.
– "Надеждой",- подумав, сказал Кузьмин, а потом вдруг поправился: - Нет, лучше "Март".
Эта попрсвка была не случайной. После командировки Федора в хоре ликующих голосов вдруг исчез голос Кузьмина. Уже тогда, не препятствуя Коломенской и Любочке изучать свои "розочки", сам ОН стал повторять опыты Коломенской, вернувшись назад, к исходной точке, и как-то особенно свободно экспериментируя. Все материалы он отсылал
(Неизвестно, что думала она сначала, каждый раз принимая из рук вечно опаздывающего к отходу поезда Кузьмина аккуратный пакетик и взамен получая в Москве от невысокого, с сухим умным лицом Н. пачки хрустящих фотографий.
– Что вожу, скажи хоть!
– взмолилась она, с ужасом разглядывая запыхавшегося Кузьмина.
Растрепанный, в облезлой шапке Кузьмин страшно осклабился, бесовски сверкнул глазами:
– Все золото мира!
– И засмеялся, глядя на ее лицо.- Все наши надежды, тетушка! Не боись!
А зима кончилась, и хотелось петь и орать, таскать Наташку на руках, построить просторный дом и купить ей приличные высокие сапоги.
Во флигелечке стало уютно-то ли от красивых занавесочек на промытом окне, то ли от перестановки, а может быть, от ярких Наташиных вещей или портьеры, закрывшей дальний угол с кроватью.
Наташа купила таганец с газовыми баллонами, сделала из корней подсвечники, и теперь к ним по воскресеньям стали заходить гости на чай с пирожками или на блины.
Еще не прошел месяц со дня свадьбы, как к ним из деревни приехала теща. Она прожила у них неделю, торгуя под праздники на рынке телятиной.
– Чтой-то ты мужика постом держишь?
– на третий день гостевания сказала теща.- Хоть бы выпить ему разок поставила.- Теща озорно подмигивала Кузьмину.- Гляди, он у тебя зеленый стал, Мяска ему поболе давай! А то орехи греческие, молоко да творог... Что он у тебя - дитя или слабогрудый, а, зятек? И чтой-то вы, как на собрании, разговариваете? Я, бывало...
– По-разному бывало, мама,- говорила Наташа.- Я на отца пьяного нагляделась, хватит!
– А что отец?
– возмущалась теща.- Пока был здоровый, огонь-мужик был! Кабы не покалечился да не запил, какая жизнь была бы! И, прости господи, насажали бы мы с ним ребятушек!.. А не тебя одну, телку бездушную! Ну, какая ты есть жена!..
– Перестань, мама!
– Вот ты жизнь по плану строишь, выгоду ищешь,- говорила теща, присаживаясь на стул.- По показателям, как учетчик, вычисляешь. А жизнь-то, ребятушки, одна и, ой, какая короткая! Прожить ее надобно, как песню спеть. А вы? Молодые!.. Ты, Андрей-свет, под Наташку не подлаживайся! Не давай ей большой воли. Сухостойная она, прости господи!.. Ну ладно! Запаляй свои свечки, зятек, садись
родной, к столу! Теща приехала бо-о-гатая! Зятя угощать будет! Зятя угостить мне она не запретит, - говорила теща, роясь в чемодане.
– А попробует хоть слово поперек сказать, так я её за косу!.. Спасибо тебе!
– говорила теща.
– Моей девкой но побрезговал, да и меня освободил. Теперь и я найду себе какого
– Мама, перестань!
– вмешивалась в интересный разговор Наташа.
Теща быстро хмелела, размякала. Сидела, смотрела на молодых, блаженно улыбалась. Обняв жарко Кузьмина и Наташу, пронзительным голосом запевала. Наташа довольно безразлично подтягивала. В трогательных местах ("...и-и в той степи-и глухой...") теща поворачивалась лицом к Кузьмину и, любовно качая головой, вопросительно-зазывно поглядывала на него.
Кузьмин будто играл с ней в одну игру: пел ее песни, хохотал и топал ногами от восторга над частушками, завороженно слушал ее болтовню. Хмель его почти не брал, хотя, случалось, теща изрядно угощала его. Он только никак не мог понять, почему Наташа не веселится вместе с ними - ведь она так была похожа на свою мать ухваткой, статью и неизбывной уверенностью в счастливом будущем.
Потом, когда теща уходила спать к хозяйке, он валился на кровать, закатывался на самый ее край, к стенке, и там задремывал, чутко сторожа шорохи.
Ложилась Наташа; некоторое время они отстранялись друг от друга, но потом нечаянное столкновение создавало некое магнитное поле. Еще совсем недавно лед и пламень - сейчас они любили друг друга одинаково властно, без лепета восторга, и были этим навек сроднены.
II
В конце мая пришла телеграмма Герасименко - он отзывал Кузьмина в Москву.
Слишком многое произошло с ним за эти месяцы, и, вернувшись в Москву, еще на вокзале он испытал возбуждающую радость обретения позабытого. Московский весенний воздух, веселая толкотня, звонкий спор воробьев, знакомые интонации, знакомые улицы...
В комнате было полно пыли, и она чем-то показалась Кузьмину незнакомой. Он оглядывался, представляя, как по ней будет ходить Наташа... Он занял у соседки пылесос и потом долго ползал с тряпкой по полу, расспрашивая дядю Ваню о новостях. (У дяди Вани, взобравшегося на антресоль, на коленях лежала потрепанная тетрадка, куда он все это время записывал телефонные звонки Кузьмину, и, исполненный важности, он все оттягивал сладкую минуту приобщения к серьезным, государственным, как он понимал, делам Кузьмина.) К вечеру, отведя душу в болтовне с Галкиными и родителями и не дозвонившись до Н., Кузьмин созрел для разговора с Герасименко.
– ...Вам необходимо в течение недели представить отчет о проделанной работе,- сказал суховато Герасименко.- Нам грозят неприятности с вашей темой.
– Догадываюсь,- усмехнулся Кузьмин.- А отчет готов,- пряча улыбку, как будто Герасименко мог ее увидеть, сказал он. Герасименковское "вы" было достаточно многозначительно.
– У нас тут новые формы отчетности,- намекнул Герасименко.
– Познакомьтесь с ними.
– Завтраже я буду в лаборатории,- улыбнулся Кузьмин, и его улыбка была уловлена Герасименко.