Последние ратники. Бросок волка
Шрифт:
— Что — тоже?
— Тоже не довезти, — ничуть не изменяя ровного, почти безучастного тона, ответил степняк. — Плохие раны в дороге убивают хуже меча. Тупого и ржавого.
Если Яков и хотел в эти минуты услышать какие-то слова поддержки и утешения, то это совершенно точно были не они. Он туго проглотил воздух и закрыл лицо ладонями.
— Пока их тут оставят, в близких селищах. Может, и выживет кто. Победить — не всегда остаться живым.
— А проиграть? — так бесцветно спросил «служка», что любому человеку стало бы понятно, что продолжать эту беседу он более не желает. Но, конечно, к Ромею это не относилось.
—
— Но ведь раненых оставляют в ближних селах, и тех, и других. Какой смысл своих добивать? Они ж сдались. Я ведь правильно понял?
— Нет, — пожал плечами Ромей. — Полон погнали белозерцы. Всех. И здоровых, и тех, кто ранен. Все не выживут.
— Но почему? Зачем так? Они же оружие сложили.
— Война. Здесь все как в жизни. Только проще. Тяжелых лучше сразу добить, — он перевел взгляд на растерянное лицо Якова. — Для них же лучше. Остальных дорога рассудит: над кем есть боги, а над кем — нет. Первым хорошо — сразу отмучаются. Остальные им потом завидовать будут.
До Яшкиного слуха донесся дробный перестук копыт. Он снова посмотрел в строну остова разрушенной крепости и увидел, как в их направлении скачет всадник. Латы его тускло посверкивали в лучах утреннего солнца.
— Дико все это. Неправильно, — упрямо сдвинул брови аналитик.
— Неправильно быть слабым. Зачем тогда быть вообще?
— Эй, Ромей, ты не устал часом? — в нескольких шагах от них осадил своего зверя в лошадиной шкуре Перстень. — А то и по тебе тризну справим, чтоб потом не отвлекаться.
Яшка, пока глядел на воеводу, снова не успел уследить, как степняк, только что стоявший в нескольких пядях от него, вдруг очутился на своем коне. Только и услышал, как слабо брякнула подпруга.
— А ты, книгочей, чем сопли лить, лучше полезай-ка мне за спину.
— С чего бы это?!
Безумные ночные скачки он помнил прекрасно и повторять их вовсе не собирался.
— С того, что боярин Молчан, похоже, вспомнил и о твоём существовании. На старшого твоего злиться ему смысла нет — тот валяется без чувств. А на тебе может и сорваться. Он, видишь ли, уверен, что вы двое сюда прибыли только затем, чтобы братца его со свету сжить.
— Но ведь Святослав…
— А что Святослав? Он в Киеве. А дорога туда долгая. За это время и из более тёртого калача признание можно выбить. Чтобы князю потом только и осталось, что пожать плечами. Да велеть не один кол готовить, а два. Держись-ка пока нас. Целее будешь.
— Кого это — вас?
— Того, кого знаешь. Однорукий наш вой тоже хочет тебе пару вопросов задать. Без лишних ушей. В лесу условились сойтись. Ромей, дуй за ним. Встретимся в пяти верстах на полдне.
15. Спасение из огня (продолжение)
Он определенно ненавидел коней. И все, что с ними было связано. Особенно, конечно, последствия диких скачек. Потому что для варваров вся эта бешеная скорость с ветром в лицо, может статься, была в удовольствие, но человеку просвещенному дико натирала внутреннюю поверхность бедер, и напрочь отбивала все, что находилось между этими самыми бедрами. Самое страшное, что прекратить пытку, достойную христианских мучеников, не было никакой возможности. Казалось бы: отпусти руки, вросшие скрюченными от натуги пальцами в сидящего впереди Перстня — и все, казнь на седле прекращена.
С дороги они свернули, а потому любая ветка или пушистая еловая лапа могла сшибить с седла не хуже рыцарского копья на турнире. Впрочем, когда они немного отдалились от дороги и лес стал заметно гуще, воеводе пришлось темп сбавить, продираясь сквозь заросли словно через тесный вражеский строй. Разве что мечом не размахивал. Они поднялись на горб крутого взгорка, проехали какое-то время по какой-то звериной тропе, которую почти полностью скрывали заросли подлеска, выбрались на пологий берег малохольного лесного ручья с топкими берегами. Спустились к воде по ковру прелых листьев, которые с хлипким шелестом разъезжались под копытами коня, заставляя его скользить, а Яшку — крепче и судорожнее хвататься за Перстня. Внизу белозерец направил скакуна прямо в воду. Была она неглубока, но по топкому дну лошадь пробиралась не без труда, постоянно увязая. Помучав непонятно для каких целей животное еще некоторое время, Перстень направил его вверх по склону с другой стороны ручья. Подъем оказался делом еще более мучительным. Остальные три холма были полегче. А когда спустились с последнего и продрались через заросли орешника, внезапно, по крайней мере для сидящего сзади преимущественно с зажмуренными глазами Якова, выехали на открытое место. Его почему-то белозерский воевода объезжать не стал. Напротив. Каким-то неуверенным шагом конь выехал на прогалину и встал, как вкопанный.
— Хрен же ж мне через коромысло, это что еще такое… — совершенно убито прозвучал обычно очень уверенный в себе голос Перстня.
Монашек робко выглянул из-за широченного плеча белозерца и охнул.
Над лесом, что высился на другой стороне прогалины, прозрачно-голубое небо подпирала зловещая колонна жирного черного дыма.
Перстень, словно это и не он вовсе до этого путал следы, с диким гиком, от которого у монашка разве что кровь ушами не пошла, рванул с места, позабыв обо всякой осторожности. Глаза Якова широко распахнулись от ужаса осознания, что их может ждать при таком неосторожном маневре. Потом, впрочем, привычно зажмурились.
Чудовищный топот копытного монстра, треск раздираемого им подлеска и хриплое, поистине сатанинское дыхание, должны были предупредить об их приближении кого угодно задолго до их появления. Вообще, как-то даже отстраненно подумал Яков, он лично принял бы всю эту адскую какафонию за наступление большого войска и бросился бы со всех ног в принципиально противоположном направлении. Но надеяться на то, что там, куда они несутся, их ждут монахи да аналитики, которые летом решили развести костер, дабы согреться в северном краю, резона не было решительно никакого.
Копытный люцифер Перстня в совершенно неприглядных хлопьях желтой пены вынесся на открытую местность. Тут же протестующе заржал и загарцевал на месте, пятясь назад, пытаясь развернуться. Даже такому медведю, как белозерец, стоило немалых усилий удержать коня на месте.
А через пару мгновений и Яков понял, почему реакция животного была столь бурной.
Крики.
Даже нет. Вопли.
Нечеловеческие вопли отчаяния, боли и жуткой обреченности.
Кричали люди, которых заперли в длинном и приземистом доме, таком, как строят обычно скандинавы, и который должно быть принадлежал обитающей на тутошнем краю географии варварской общине.