Последний фарт
Шрифт:
— Не говори никому. Уйду я! В Ямск уйду! Не услышите обо мне! Видно, скоро конец… — Софи опустил голову.
— Еще вечером я понял это. Истинно, конченый ты человек. Ладно, давай к костру. Если уйдешь поутру, никто не узнает.
— Сказано же, — Софи протянул Канову нож. — Возьми! Отдашь, как соберусь! Ай-яй, да как я мог решиться на такой грех! — схватился он за голову и сокрушенно поплелся к костру…
В бараке старателей нары были завалены мешками и узлами.
Полозов стоял у двери, опершись о косяк, точно преграждая выход.
Лицо его покрылось красными пятнами, но говорил он сдержанно и спокойно:
— Вы хотите только брать, но ведь нужно здорово работать. Мы, здесь давно, и было всякое. За эти годы мы узнали, чем лошадиное копыто пахнет, мы не ушли и не уйдем! Все, что имели, мы вложили в поиски. И будем их продолжать. А если у вас нет совести, то можете уходить, держать не стану.
— Не подыхать же тут?
— Ты харч дай, а потом говори о работе!
— Тихо, черт возьми! — уже заорал Полозов. — Софи унес письмо в ревком. Уверен, через неделю, а может, две, придет транспорт. Тогда, пожалуйста…
— Тебе-то чего. Объякутился, голодным не будешь, — перебил его хмурый старатель и стал натягивать шубу. — А ну, вольные бродяги, за мной. Не то как завинтит пурга…
Старатели кинулись одеваться. Полозов понял, что их не удержишь, и отошел от двери. К двери прорвался Канов и поднял обе руки.
— Сыны, братия, взываю! Остановитесь!
Толпа вытолкнула его и двинулась к берегу. Канов бежал позади, размахивая руками, уговаривал, но никто даже не оглянулся.
Полозов сел к столу и уронил голову на руки. Может быть, так лучше. Кто знает, придет ли транспорт?
Вернулся Канов, сел рядом с Полозовым и погладил его по голове шершавой рукой.
— Возвести ты о том ключике, что разведали мы с Софи, остались бы все до единого, — он сжал бороду и отвел глаза. — Я корил Софи, а сам втайне помышлял, яко молодой монах о блуднице… — Он вздохнул. — Не жил ты еще, сыне. Ежели мутит соблазн, может, следует содеять оный грех, а?
Полозов промолчал. Канов глянул ему ласково в лицо. Полозов поднял голову.
— Да ведь мысли-то, черт возьми, как мошка, не поймешь, куда пролезают. Думал, старина, думал, чего греха таить, потому и велел молчать. — Он вскочил и сел. — Но не краснел я еще перед совестью. Нет.
— Истинно, Иване, истинно. И не надо. Я стар, но боялся помешать тебе, токмо посему и изрек сие! — Канов взял его руку, пожал. — Не покину тебя, сыне. Обретем твердость духа. Днесь мужики зрили рядом с юртой Гермогена оленьи головы, ноги. Пошли…
На следующий день, когда они возвращались с устья,
— А-а, товарысы? Здорово! — крикнул он по-русски. — Продукта нет, однако? То-то зе!
— Не ликуй, исчадие ада! — рявкнул вдогонку Канов.— Внемли, каналья, все равно не уйдем!
Бывает же такая отвратительная зима. Сначала лег мелкий снег, а потом сразу ударили морозы. Затем после обильного снегопада две недели дул теплый, пуржистый ветер, а после снова стало морозно. На перевалах снега — не пролезть, потому то и транспорт не мог пробиться.
Полозов проснулся рано. В бараке было холодно, как на улице. Дверь подернулась инеем. Даже ведро и чайник покрыла изморозь.
— Вставай, — тронул Полозов Какова.
— Иване… — простонал тот под грудой одежды. — Рановато, сыне. Опочим малость…
— К черту! Нельзя, а ну живо! Еще цинга скрутит! — Полозов вскочил, сорвал с него все шубы, одеяло и отбросил в угол. — Потуже ремни — и двинули! Впервые, что ли?
— Э-эх, сыне! — вздохнул Канов скорбно и, поднявшись, долго протирал глаза.
Полозов разжег печь. Дрова занялись сразу. В трубе загудело, пар серым пологом завис под потолком. Он выглянул из барака. Все закрывал серый дым, не различишь даже ближайших деревьев.
— Жмет! — пробурчал он и скорее вернулся к печке. — Вот где хорошо-то!
Он казался еще длиннее. Лицо его вытянулось и просвечивало. Слабел старик на глазах, но держался. Только с постели приходилось поднимать его чуть ли не силком.
Полозов встал, потянулся и снял шубу с гвоздя. В эту минуту за бараком послышался шорох.
— Едут? — Канов суматошно вскочил, схватил шапку и выбежал за дверь в одной рубахе.
С волной холода в барак ввалился заснеженный человек с ружьем в руках и с огромным мешком на спине. За ним тихо вошел Канов.
— Кто в тереме живет? А ну, отзовись? — с шутливой строгостью проговорил путник, постучав по косяку.
Голос знакомый вроде, но глохнет под панцирем обледеневшего шарфа, закрывающего лицо. Что за веселый чудак? В таком виде не до смеху бы. Полозов помог ему снять мешок.
— Не признали? Ну ничего, разберемся, — он сорвал шапку, примерзшую к воротнику, и протянул руку. — Не опоздал еще?..
— Куренев? Откуда? Почему один? — засыпал его вопросами Полозов.
— Он самый! Не ждали! На то она и тайга… — хмыкнул он, сбросил кухлянку, резво подошел к печке. — Узнали от Софи о трудности у вас с продовольствием. А вскорости от Березкина с низовий Колымы радиограмму из Наяхана привезли. Беда у юкагиров. Осенний паводок оставил их без рыбы. Пока Якутск расшевелится, мы принимаем меры. Березкин сам поведет упряжки вниз по Колыме.