Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница
Шрифт:
Что касается младшего из них, Карла, то очевидно, что потеря матери в возрасте трех с половиной лет оказала немалое влияние на его развитие. В своих мемуарах он написал, что его отец пытался частично заменить ему мать, которую он сам не помнил: «Он — тот человек, которого я должен благодарить больше кого-либо другого».
Это получает подтверждение в воспоминаниях младшей племянницы Дёница, которая была близка к нему в последние годы его жизни и также была очень близка со своим отцом, братом Карла Фридрихом: «Ни от своего отца, ни от дяди Карла я никогда не слышала о какой-либо женщине, которая заняла бы место их матери. Мой отец всегда делал ударение на том,
Летом, после смерти матери, отец Карла повез обоих мальчиков на маленький восточнофрисландский остров Бальтрум; через много лет он объяснил им, что выбрал это уединенное место, так как надеялся, что его умиротворенность и величественность помогут ему оправиться от своей беды и восстановить потерянное равновесие.
Нет никаких сомнений в том, что Карл почитал своего отца. «Нет ничего, что бы так зацеплялось в памяти ребенка, — писал он гораздо позже, — чем прогулки с отцом, во время которых он задает так много вопросов, что даже начинает путаться в том, на что ему отвечают». Он хранил карандашный портрет отца много лет на своем письменном столе, а когда тот пропал во всеобщем хаосе и разрушении, которыми сопровождался крах Третьего рейха, то заменил его маленькой фотографией. Его племянница вспоминала: «В последний год дядя Карл по-прежнему говорил со мной о своем отце. Я также помню, что и мой отец о нем много говорил».
Словесный портрет Эмиля Дёница, вполне возможно, основанный на словах Карла, подтверждает, что у него было блестящее полноценное образование, включавшее греческий и латынь (этого требовали правила гимназии, которую он посещал в Щербете), что он был весьма начитан, обладал обширной библиотекой и что его мировоззрение несло на себе отчетливый прусский отпечаток; он вырастил сыновей с сильным чувством долга по отношению к своей стране: «Утверждалась ценность монархии и германского рейха, ядром которого была Пруссия. Юный Карл Дёниц вырос в убеждении, которое он сам не уставал выражать, что каждый гражданин обязан служить этому государству».
Некоторые из наиболее живых ранних воспоминаний мальчика касались прусских солдат. Ему было пять, когда они поселились в Халензее, ныне ставшем частью Берлина, а тогда отделенном от города песчаными полями и сосновыми рощами, через которые улица Курфюрстендамм вела к зоопарку и за пределы города. Полки берлинской пехоты использовали эти укромные места для тренировок и строевых упражнений, и он часто наблюдал, как они выстраиваются в шеренгу, стреляют, выдвигаются вперед, идут в штыковую.
Одним тихим воскресным днем он увидел там сказочную карету со слугами в серебристых ливреях, а на некотором расстоянии от нее и самого императора с императрицей на прогулке. «Императрица была в лиловом платье, которое я нашел удивительно, чудесно красивым».
О чем говорит нам это воспоминание? Может быть, он был также очарован (но не упомянул об этом) и блистательным мундиром императора — ведь со всей уверенностью можно сказать, что император тогда был в форме. Непочтительные слухи утверждали, что он и спал тоже в форме...
Это случилось году в 1897-м — в то самое время, когда германский монарх уже приступил к формированию облика Европы и всего мира XX века. Двадцатый век мог в одночасье перемениться, безо всяких сомнений, в зависимости от того, что тогда император сделал или не сделал, ведь могущественные силы истории уже пришли в движение. Они получили первый толчок, с одной стороны, от объединения Бисмарком разных немецко-говорящих
Как и всегда в такие моменты высокого напряжения истории, под рукой была подходящая философия — в данном случае почерпнутая из героической этики прусской военной касты — и достаточное число интеллектуалов и популяризаторов, чутких к новым веяниям и способных вызвать к жизни волеизъявление нации, зеркальное отражение потребностей правящей элиты. В случае с Германской империей, созданной Бисмарком, потребовалось некоторое время, чтобы это национальное согласие развилось полностью, так как простой, ограниченный взгляд пруссаков должен был расшириться, чтобы принять космополитические воззрения новых торговцев-промышленников.
По крайней мере, такая попытка была сделана, хотя из истории XX века очевидно, что эти солдафоны никогда так и не поняли, какие последствия вызвала произведенная ими перемена. В любом случае, эта новая Германия с населением 70 миллионов оказалась могучей силой, вступившей в состязание с другими мировыми державами, и ее государственные мужи были просто вынуждены расширить свое жизненное пространство.
Первым угрожающим объектом в их поле зрения стала Великобритания, занимавшая ведущее положение не только в торговле и колониальной политике, обладавшая мощным флотом по стандартам «двух сил» и мировой сетью морских баз, но и в тот момент представлявшая собой гигантский волнорез на пути всех немецких морских маршрутов.
До этого Британия обеспечивала немецким ученым, администраторам и растущему среднему классу особую модель индивидуальной свободы, а также конституционных и религиозных добродетелей; в глазах великого немецкого историка Леопольда фон Ранке Англия на протяжении столетий оставалась лидером протестантско-германского мира, и в целом всеми было признано, на основе изучения языков, что оба народа происходили от общих «арийских» предков из Индии; также предполагалось, что за время своих «миграционных блужданий» они оба развили в себе изумительные качества самодостаточности и независимости.
Одним из практикующих членов этой особой школы братства германских народов — в его ранние годы — был Генрих фон Трейчке. «Восхищение — вот первое чувство, которое пробуждает в каждом изучение истории Англии», — писал он в 1850-х годах. В 1873-м он сменил Ранке на посту руководителя кафедры истории Берлинского университета. К тому времени его взгляды претерпели радикальные изменения, в точности повторяя зигзаги позиции Германской империи; теперь он видел, что Англия все время беззастенчиво пользовалась немцами как фоном для своих грязных дел на континенте, преследующих корыстные цели, и считал, что противостояние этой «коварной и наглой политике коммерческого эгоизма» является «героической борьбой ради конечного блага всего человечества». Термин «германское» исчез из его словаря, замещенный соперничающими «англосаксонской» и «тевтонской» культурами. С годами он перешел к еще большему экстремизму, добавив к своей антибританской позиции антисемитизм, и буквально выкрикивал свои тезисы в аудиториях, забитых солдатами и моряками, чиновниками и студентами университета.