Последний Иггдрасиль: Фантастические произведения
Шрифт:
— Капитан Ройс, вы астронавт. У вас достаточно знаний, чтобы понимать: если бы корабль превысил скорость света или даже сравнялся с ней, он сам и все на его борту превратились бы в сгусток энергии. «Зевс» не мог преодолеть скорость света, иначе бы вас здесь не было.
— Тем не менее, он ее преодолел, а я нахожусь здесь.
— Спасибо, капитан. Пока все. Почему бы вам немного не полежать? Глядя на вас, можно сказать, что небольшой отдых вам не повредит.
В нашу первую встречу я не рассказал психиатру про свои видения. Не сказал и через месяц — по приказанию Космической службы я должен посещать доктора ежемесячно. Он бы с огромной радостью поставил мне диагноз и отправил в сумасшедший дом. Зачем
У нас с Барбарой платонические отношения. Мне это не по душе; я влюблен в нее, а она, похоже, в меня. Но наша любовь как будто против страсти. Барбара никогда не приглашала меня к себе. Каждый вечер я привожу ее к отелю, мы целуемся, говорим друг другу «спокойной ночи». И на этом все.
А ведь на нее невозможно смотреть, не испытывая желания. Высокая, как богиня. По плечам струятся черные волосы. Когда мы едем в машине, они развеваются на ветру. Она носит летние платья, которые открывают изящные ноги и подчеркивают изгибы бедер. У Барбары походка принцессы. Иногда меня так и подмывает спросить ее, изучила ли она свою генеалогию. Если да, то наверняка среди предков обнаружила какого-нибудь африканского короля. Но иногда я в этом не уверен. В ней есть некая странность, как будто она не принадлежит ни к одной из существующих рас, да и вообще к человечеству.
Я не знаю, откуда она родом. Она никогда не говорила, а я воздерживался от расспросов. В этом городе она такая же чужая, каким был я, когда вернулся на Землю. Впрочем, я и сейчас чужой; мои друзья детства состарились, и мои странности отталкивают их. Я гораздо моложе, чем они, но в их глазах я — старик-астронавт, потерявший рассудок в долгом путешествии. Чужак. И рядом со мной Барбара — тоже чужая.
Видения посещают меня все чаще. И они совсем не похожи на то, что я видел за барьером скорости света. Одно из них настигло меня вчера, когда я отвез Барбару в отель. Как и прежние видения, оно напоминало водоворот. Мир, человечество, звезды, прошлое и будущее — это все как будто оказалось в чаше космического блендера. Я видел события, сцены, созвездия, квазары, пульсары, кружащиеся в ночи. Видел лица матери и отца, тысячи незнакомых лиц. Все они кружились в бешеном темпе среди звезд и сражений, городов и диких степей.
Видения меня нисколько не удивляют. Вряд ли Вселенная, увиденная изнутри, несет в себе больше смысла, чем увиденная снаружи. За барьером скорости света я сидел за столом, если, конечно, это был стол, и видел космос в форме пресс-папье — так неужели содержимое пресс-папье будет подчиняться доводам науки?
Когда я рассказываю о пресс-папье, психиатр задает любимый вопрос: «И вы тогда подумали, что вы — Бог?». Если я отвечу «да», он упрячет меня в психушку. Шизофреники часто считают себя Богом или его правой рукой. И я говорю доктору правду: тот момент был настолько краток и эфемерен, что я вообще ничего не подумал. И до сих пор в мыслях я не продвинулся так далеко, чтобы мнить себя кем-то более значимым, чем простой смертный.
Будь видения всего лишь воспоминаниями о полете, это еще полбеды. Но сегодня вечером во дворе, глядя на звездное небо, я внезапно вырос до луны. Потянулся рукой в изумлении и коснулся ее холодного, неподвижного лица. Потом иллюзия исчезла — если это была иллюзия, — и я вновь оказался прикованным к Земле. Маленький землянин, который только и может, что смотреть снизу на звезды.
Метания привели меня к Канту. Я надеялся, он поможет. Старикан из Кенигсберга очень близко подошел к истине, вот только не с той стороны. Время и пространство определяются вовсе не нашими априорными представлениями, а скоростью света. Именно она выстроила очаровательную тюрьму, в которой мы живем, и наполнила смыслом эту вещь в себе. Сделала действительность реальной в приемлемой для нас форме,
Она создала пространство и наполнила его кровотоком времени.
Возможно, в барах и кофейнях я должен рассказывать не только мою историю, но и об этих открытиях. Возможно, я должен сделать решительный шаг и объявить, что на самом деле никакого космоса не существует. Возможно, я обязан рассказать об этом моему психиатру. Но я и так слишком много болтаю, и если выступлю с таким откровением, меня ждет, во-первых, осмеяние, и во-вторых — психушка.
Должен ли я открыть Барбаре правду о пространстве и времени? Наверное, должен. Но сначала надо рассказать о том, что произошло за туманной завесой скорости света и о моих видениях.
Сегодня я снова поднялся к самой луне и прикоснулся к ее неподвижному, холодному лицу. Однажды я точно дотянусь до звезд и обожгу пальцы о какой-нибудь протуберанец.
Иногда я гляжу в глаза Барбары, и мне кажется, что она не настоящая. Ее глаза бесконечно глубоки, и в них я вижу звезды — крошечные, далекие. А иногда она растворяется у меня на глазах, и чернота ее кожи становится чернотой ночи. Тогда я протягиваю руку, касаюсь ее лица, и мягкость щеки убеждает в том, что она живая и настоящая. Она принимает меня таким, какой я есть; ей все равно, считают ли меня психом. Он поможет мне разобраться с видениями и открывшейся истиной.
— Барбара, Барбара, я должен тебе рассказать. Послушай и, пожалуйста, не смейся.
Ночь. Она сидит рядом и слушает мой рассказ. Я остановил машину далеко за городом, у кромки леса. Барбара слушает, бледный свет луны и звезд падает ей на лицо, и она не сводит с меня глубоких темных глаз. Я рассказываю ей о том, что увидел за барьером скорости света, о горе Марчене и хребте Скотте, о мертвецах, лежащих посреди серой равнины вне времени и пространства. Рассказываю о маленькой Вселенной у меня под пальцами, о миниатюрном «Зевсе» на столе. Рассказываю о том, как вырос до Луны и коснулся ее лика. Рассказываю о Канте и говорю, что он был почти прав. Наконец признаюсь, что больше не верю в существование космоса.
Я умолкаю, и она касается моей руки.
— Я хотела дождаться, пока ты сам мне все расскажешь. Иначе было бы нечестно.
Я чувствую, как ее холодные пальцы касаются моего мозга и начинают аккуратно его препарировать.
— Откажись от своих убеждений. Ты создаешь мне проблемы.
— Кто ты? — шепчу я.
— Сам знаешь.
— Не знаю.
— «Черна я, но красива». Ведь так?
— «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!» [3]
3
Цитата из «Песни Песней» Соломона.
— А ты предпочтешь свои воронки? Или все-таки выберешь другое? Разве не лучше, проснувшись утром, увидеть за окном нежный свет нового дня? Шагая по утренней улице, смотреть на высокие стройные деревья, а далеко над ними — на голубое небо? А позже, в сумерки, поднять голову и дотянуться взглядом до луны, которую ты не можешь тронуть? Разве не лучше, чтобы звезды оставались там, где должны быть? То, что видят люди, на самом деле существует, но смотреть на это надо через темное стекло.
Ее слова доносятся как будто издалека. Словно она уже покинула меня. Хотя чернокожая девушка по-прежнему сидит рядом. Девушка, которая ловила мой взгляд, проходя мимо по улице, и смотрела на меня из окна своей гостиницы. Которая однажды почти столкнулась со мной в кафе после того, как я рассказал свою историю, и потом шла рядом под звездами. Да, она все еще здесь. Барбара Блэк.