Последний - на Арлингтонском кладбище
Шрифт:
– Видать, он спятил из-за этого Ху Линга.
В деревне, состоящей из беспорядочно разбросанных, соединенных тропинками хижин, они сверху увидели движение. Шли женщины и дети, вол тянул повозку, они увеличивались в размерах, когда вертолет стал опускаться у крайней хижины; когда он совсем снизился, с земли поднялись громадные тучи пыли. Все выскочили вслед за Ричардсоном, пробежали несколько шагов, залегли и открыли прикрывающий огонь, но на выстрелы никто не отвечал. Какая-то женщина в соломенной шляпе торопливо скрылась в хижине. Ричардсон
Они пролежали целых две минуты, потом Ричардсон сказал через плечо:
– Наверно, там никого нет.
Пригибаясь, они побежали к деревне, миновали хижины с укрывшимися там людьми и вышли на деревенскую площадь. Ричардсон приказал согнать туда жителей. Когда они согнали группу злосчастных женщин, детей и стариков, с южной стороны, все приближаясь, послышалась стрельба и вой осколков. Потом стрельба приблизилась совсем, и Ричардсон внезапно приказал Гринвуду: "Покарауль их здесь. Мы отойдем". Аллен увидел, как побледнел Гринвуд от страха, что его бросят, но "береты" кинулись к южной стороне деревни и залегли в тихой роще; стрельба по-прежнему раздавалась в нескольких сотнях ярдов, потом внезапно из-за кустов показалось двадцать с лишним человек в пижамах; они находились спиной к Ричардсону, оружие их было направлено в лес, Ричардсон встал, навел на них пулемет и крикнул:
– Бросай оружие!
Вьетнамцы обернулись, никто из них не выстрелил. Лоуэлл сразу же увидел Ху Линга с выкатившимися от страха глазами.
Они бросили оружие и пошли под конвоем американцев на сельскую площадь; и Аллен и остальные встали, наведя автоматы на безоружных людей и недоумевая, что же намерен Ричардсон делать дальше. Им полагалось сдать пленных пехотинцам, когда те подойдут, и получить награду. Но Аллен знал Ричардсона. Ричардсон не хотел иметь свидетелей того, что должно было произойти.
Внимание Лоуэлла привлек младенец на руках у женщины. Он высоко поднял ручонки и размахивал ими. Аллен взглянул в умоляющие лица стариков и женщин с детьми - это была картина, которую никогда не забыть, такая отвратительная сторона войны, что к глазам подступали слезы. И тут Ричардсон сказал ему: "Я застрелю Линга, а ты перебей остальных", вытащил из кобуры "люгер", которым очень гордился, и выстрелил Лингу сперва в пах, а когда тот согнулся от боли, в голову. "Стреляй!
Стреляй!" - крикнул он Аллену, но Аллен не мог нажать на спуск, не мог шевельнуть рукой и сказал Ричардсону: "Поручите другим! Я не в силах!" А Ричардсон ответил: "Стреляй живей, и зная что вот-вот подойдут пехотинцы, добавил: - Стреляй, а то навсегда останешься в этом отряде". И Аллен начал стрелять, поражая людей в грудь и в лицо, они с криками стали падать на землю.
Услышав это, американские пехотинцы вбежали в деревню, и один из них,
Потом, когда вертолет уже поднялся, Аллен подошел к Ричардсону, схватил его за горло и стал душить. Ричардсон, побагровев, силился оторвать стальные пальцы от горла, в конце концов Маркони с Гринвудом оттащили Аллена, повалили на пол и прижали его коленями; он бился, пытаясь вырваться, проклинал себя, что не застрелил Ричардсона, потом истерически разрыдался.
На другой день Ричардсон пришел к нему в госпиталь и с улыбкой сказал:
– Твое желание сбылось, парень. Ты возвращаешься домой. Аллен тупо поглядел на него.
– На оформление бумаг уйдет три дня, - весело сказал Ричардсон.
– Но это - почетное увольнение.
– Нет, - сказал Аллен.
– Я останусь и убью вас.
– Не советую, - ответил Ричардсон.
– А когда вернешься в Штаты, рекомендую помалкивать. Иначе наживешь неприятностей.
– Почему?
– Вчера на глазах у солдат Джефф Болтон совершил массовое убийство. Теперь я придумал, как прикрыть это дело. Ты будешь убит. Мною.
Аллен молча смотрел на него. Ричардсон сказал.
– Это легенда на тот случай, если кто-нибудь поднимет шум. Поэтому возвращайся домой, как паинька, возьми свою прежнюю фамилию и навсегда забудь о вчерашнем.
Но вернулся Аллен не так уж скоро. В тот же вечер после ухода Ричардсона он попытался совершить самоубийство, проглотив целый пузырек снотворных таблеток, прописанных лежавшему на соседней койке сержанту, но ему промыли желудок и спасли. На другой день психиатр - блондин с усиками и пышной шевелюрой начал с ним десятидневную серию бесед.
Однажды после беседы психиатр пил кофе со своим коллегой.
– Как этот парень?
– спросил коллега.
– Обычная история: изнурение, стресс, ненависть к командиру.
– То есть ничего особенного.
– Только вот бред. Твердит, что ходил с "беретами" в разведку, пытал и убивал пленных. Обычная компенсация для людей его типа.
– Из какой он части?
– Киноредактор из пятого отдела. Боев и в глаза не видел. В документах все указано.
Блондин оторвался от чашки и проводил взглядом медсестру в зеленом халате.
– Черт, я бы от нее не отказался.
Но его коллега все же не потерял интереса к тому пациенту.
– Раз у него такой бред, может, подержать его здесь, пока он не придет в себя?
– У нас на счету каждая койка, - сказал блондин.
– Поэтому я отправляю его домой. В родном городе, в кругу семьи он за несколько дней придет в норму.
– Пожалуй, - сказал другой психиатр.
– А вдруг нет?
20
– Откуда вы знаете о разговоре психиатра?
– спросил Уильямс.
– Блондин был нашим человеком.