Последний рассвет Трои
Шрифт:
Молодая красивая женщина на мгновение застыла в центре мегарона, держа в руках даф, обтянутый кожей бубен. Первый удар — глухой, тяжелый и протяжный. Она начинает двигаться. Сначала медленно, почти нехотя. Босые ноги бьют в каменные плиты пола, как будто она хочет разбить их. Бубен гудит под ритмичными ударами девичьей ладони, а сердце царя поневоле начало биться в такт. Девчонка коснулась головы, и на ее плечи и спину упал водопад смоляных, переливающихся в лучах света волос. Ее бедра раскачиваются, плечи подрагивают, а руки то поднимают бубен вверх, к потолку, то опускают его вниз.
Ритм ускоряется. Она бьет по бубну все чаще и резче. Звук становится громче, звонче. Ее тело оживает, а стройное бедро, которое показалось в разрезе короткого
И вот она кричит. Коротко, резко, словно выдыхая, и этот звук вывел царя из оцепенения. Бубен гудит, а девушка изгибает стройный стан и кружится снова. Ее движения резкие, порывистые. Она то приближается к зрителям, почти касаясь их, то отпрыгивает назад, как будто боится их или дразнит. Ее глаза горят. Они не видят людей вокруг, они смотрят куда-то ввысь. Девушка кричит снова и замирает. А потом, через несколько мгновений, она подходит к виночерпию, наливает чашу прямо из кувшина и несет ее к царю на вытянутых руках.
Агамемнон выпил эту чашу, не отрываясь от дерзкой девчонки, которая смотрела ему прямо в глаза, а потом зарычал, схватил ее в охапку и утащил в свои покои под одобрительный рев гостей. Он берет ее быстро и грубо, а потом, уже засыпая, произносит.
— Проваливай, девка! Завтра после ужина придешь.
Надо сказать, существование в переходах огромного дворца оказалось примерно таким, как его Феано и представляла. Она уже неплохо освоилась здесь. Запутанный лабиринт из сотен помещений, где ютилось множество женщин и немного мужчин, жил довольно напряженной жизнью. Сюда, на гору, непрерывно ехали десятки телег с зерном, вином, шерстью и маслом, а обратно они же везли ткани, горшки и инструменты. Что-то продавалось внутри царства, но большая часть уходила в Навплион, где грузилась на корабли и развозилось во все концы Великого моря. Что ни говори, а керамику здесь делали просто бесподобную. Феано поначалу не могла оторвать взгляда от искусной росписи, но вскоре привыкла.
Жизнь наложницы оказалась совершенно необременительной, а вот жизнь рабыни — очень даже непростой. Царь нечасто радовал ее своим вниманием, зато писец, который каждое утро строил толпу женщин в шеренгу и пересчитывал по головам, спуску никому не давал.
— Сорок девять, — тыкал он палочкой в грудь каждой, — пятьдесят, пятьдесят одна, пятьдесят две, пятьдесят три! Двоих не хватает! Где они?
— Захворали, господин, — хором ответили рабыни. — Лежат в лихорадке.
— Проверим, — пробормотал писец, стер что-то на табличке и нанес новые значки. Феано уже знала, что он потом начисто все на папирус переписывает. Папирус дорогой, его из самого Египта везут, а потому все надписи сначала на глине делают.
— Ты, ты, ты, ты и ты, — ткнул писец наугад. — Вы пятеро идете на кухню! Там работы много. Завтра басилей Нестор приезжает в гости, будет пир. Вы трое — молоть зерно. Остальные идут ткать. Кто норму не сдаст, без ужина останется. Смотрите мне, я проверю! И не вздумайте нити пропускать! Жалобы пошли, что полотно до того тонкое, аж насквозь светится. Кто хитрить будет, высечь велю, так и знайте!
— Дива Потиния, помоги мне! — горестно вздохнула Феано, именуя Великую мать так, как принято было в Микенах. Она увидела целую корзину пряжи около своего ткацкого станка, это и был ее урок на сегодня. Впрочем, и остальные женщины тоже закудахтали, прикинув, что пряжи сегодня положили больше чем обычно.
— А кто тут во дворце главный? — спросила она у рабыни Гелы, единственной из всех, с кем сблизилась за это время. Женщина лет под сорок, неизвестно от кого прижившая в неволе двух дочерей, оказалась незлобива и добра до невозможности. Она сама родилась здесь, а за воротами была раза три за всю свою жизнь. Низенькая, щуплая, подслеповатая,
— Так сам царь главный, — непонимающе посмотрела на нее Гела. — Ванакс наш Агамемнон. За ним царица Клитемнестра стоит. А из больших вельмож — господин лавагет, который войском командует, и господа экеты, вельможи царские, да тереты — знать, которая на земле сидит и воинов дает. Писцы еще есть…
— А басилей — это кто? — спросила Феано.
— Басилей, — наморщила в раздумье лоб Гела, — он вроде как царь, но поменьше нашего. Наш вроде как над царями царь. Басилея наш ванакс Агамемнон назначить может, а бывает так, что от веку те цари правят. Или вот как Менелай Спартанский. Он на дочери покойного царя Тиндарея женился, Хеленэ, и так сам царем стал. Хеленэ и наша царица Клитемнестра — сестры родные. А Менелай — Агамемнону младший брат. У царя нашего сын Орест и дочери — Ифигения, Электра и Хрисофемида. А у Менелая — только дочь Гермиона. Ей лет семь или восемь.
— А где тут работа полегче, матушка? — едва слышно спросила Феано, которая трудиться не желала, хоть убей. Работать наложницей — всегда пожалуйста, но эта доля не избавляла от необходимости таскать или молоть зерно. Здесь впустую никого не кормили.
— У служанок цариц наших, — удивленно посмотрела на нее Гела. — Где же еще? Там, говорят, раздолье. И поспать удается порой вдоволь, и доесть за госпожой можно всякого.
— А как попасть туда? — жадно спросила ее девушка.
Феано внезапно почувствовала, что вот оно, счастье-то. Ведь до этого, несмотря на весь свой изворотливый ум, ничего путного она придумать так и не смогла. Дворцовый распорядок, выстроенный столетиями, сбоев не давал, а целая свора писцов, следившая за огромным хозяйством, не дремала. Они свое дело знали туго, не забалуешь у них. Это чиновники следили, чтобы в ворота въезжала шерсть, а выезжало полотно. А еще оружие, горшки, украшения и много всего другого. Тут отдельный писец даже за колесами от боевых колесниц следил. А еще один отпускал по весу медь и олово, и по весу же принимал изделия из них. Феано, попавшая в безжалостные жернова этой системы, чувствовала себя крошечной, словно мышка. Только высунься из норки, и тут же сцапает кот. Вот потому-то она беспрекословно выполняла все задания, ходила, опустив взгляд в пол, а когда сам ванакс брал ее на ложе, старательно закатывала глаза и стонала, притворяясь как могла. Он по-прежнему не ставил ее ни во что, и чисто по-женски ей было обидно, ведь, положа руку на сердце, великий царь оказался порядочной скотиной. По крайней мере, с женой у него тоже не все ладилось. Навещал он ее покои нечасто, потому как молодых баб во дворце жила не одна сотня, а некоторые из них оказались настоящими красотками.
— Ну, все лучше, чем в поле горбатиться, — философски размышляла Феано, которая жизнь на родном острове вспоминала с содроганием. Бесконечную работу на палящем солнце, липкие руки царских людей и их грубые ласки за черствую лепешку. Слава богам, она смогла царя напоить, он и не заметил ничего.
Вечером, сдавая свой урок писцу, который благосклонно хмыкнул, когда разглядывал полотно ее работы, Феано сказала негромко.
— Господин, мне бы пошептаться с вами.
Писец, рыхлый мужчина лет тридцати с выпирающим животиком, удивленно поднял на нее глаза.
— Легкой работы хочешь, девчонка, — понимающе хмыкнул тот и посмотрел на нее жадным взглядом. — Не надейся, я с тобой спать не стану. Ты женщина царя, мне за это голову оторвут.
— К царицам в услужение попасть хочу, — едва слышно выдохнула Феано. — Сикль серебра заплачу, если получится.
— Откуда у тебя серебро, девка? — подозрительно посмотрел на нее писец.
— Царя нашего хорошо ублажила, — самым наглым образом соврала Феано. — Он мне и бросил кольцо.
— Хм, — наморщил лоб писец. — Я подумаю, что можно сделать. Не обещаю, но… На пир завтра прислуживать пойдешь. Там могут заметить.