Последний сейм Речи Посполитой

Реймонт Владислав

– Явится в пору, не запоздает ни на одну минуту, даже если будет пьян, что случается с ним редко. Итак, значит, до свиданья через недельку!

Заремба купил в лавчонке "Ведомость адресов приезжих в Гродно", переоделся дома и в наемном экипаже поехал с визитами к разным лицам, к которым у него были рекомендательные письма.

Вернулся лишь поздно ночью, такой огорченный и озабоченный, что Кацпер с беспокойством смотрел на него, отдавая рапорт о своей вылазке в Тизенгаузовскую корчму. По мере, однако, его рассказа лицо Зарембы прояснилось,

и он решил:

– Ладно, съездим туда когда-нибудь ночью. Человек сто народу, говоришь ты?

– Может, и больше. Попрятаны по разным норам, как мыши. Многие служат в городе, а есть и такие...

– Что еще?
– остановил его Заремба жестко, зная, что парень любит долго распространяться.

Кацпер вытянулся в струнку и подал ему письмо. Камергерша в самых любезных выражениях приглашала его к себе.

– А еще что?
– спросил он уже тише, чем прежде, пряча благоухающее письмо в карман.

Точно в ответ, на пороге появился отец Серафим.

– Вот это хорошо. Вы мне как раз будете нужны, отче. Есть важные дела.

Оба уселись за стол и беседовали до рассвета. Кацпер бдительно караулил перед домом.

III

В прихожей поднялся радостный визг, тявканье собачонок, и две белые девичьи руки протянулись навстречу Зарембе.

– Пан Север! Наконец-то! Ну, ну!
– восклицала миловидная блондинка.

– Слуга покорный, многоуважаемая панна Тереня, - ответил он тем же тоном, стараясь держать себя непринужденно, как галантный кавалер.
– А вы всегда изволите соперничать с утренней зарею...

Панна Тереня тем временем схватила собачонок на руки, отступила шага два назад и, смерив его блестящим взглядом, принялась журить его, силясь состроить на своем лице строгую гримаску.

– И это дисциплина? Сегодня только первый раз сказаться? Через денщиков вас звать надо? Приятнее вам бог весть с кем якшаться, чем ходить к нам? Уж достанется вам от Изы на орехи!

Лицо Зарембы искривилось такой скорбной улыбкой, что панна вдруг забеспокоилась.

– А может быть, вы больны?
– спросила она тихонько.
– В самом деле, вы такой худой и бледный! Что с вами?
– привстала она на цыпочки, заглядывая ему в глаза.

– Спасибо, я здоров. Дома ли пани камергерша?
– проговорил он холодно, с трудом скрывая свое нетерпение.

Панна Тереня, обиженная его тоном, посмотрела на него высокомерно.

– Присядьте, пожалуйста. "Пани камергерша" сейчас придет.

Она указала ему церемонным жестом на стул и, прижимая к груди ворчащих собачонок, отошла, нахмурившись, к окну. Но с этим хмурым выражением на розовом личике, с аппетитными ямками и с трудом сдерживаемыми кокетливыми улыбками она выглядела еще красивее.

Головка в золотых кудряшках, перевитых голубой ленточкой, большие голубые глаза, опушенные золотистыми ресницами, вздернутый носик с розовыми ноздряшками, сверкающие зубки, губки, как малина, точеная белая шейка, кружевной платок на плечах, застегнутый на талии коралловой

брошкой, коротенькая светлая юбочка в голубую полоску, белые чулочки с вышитыми стрелками и белые туфельки, раскрашенные маргаритками, делали ее похожей на статуэтку из саксонского фарфора. Но при этом она была подвижна, как белка, болтушка и известная хохотунья и даже сейчас, несмотря на обиженную строгость своего личика, строила такие гримаски, что Заремба не мог не заговорить:

– За что же такая жестокая немилость, любезнейшая панна?

Панна Тереня расхохоталась и, подбежав к нему, быстро затараторила:

– За то, что вы не помните ни обо мне, ни об Изе, ни о папе, - ни о чем на свете.

– Как раз я только что хотел спросить, что слышно в Козеницах.

– Что слышно в Козеницах? У меня там жених!
– выпалила она сразу, покрывая бурными поцелуями собачонок.

– А какой масти?
– воскликнул дурашливо Север.
– Помнится, вы когда-то увлекались вороными, потом их сменили гнедые, сейчас, может быть, пришла очередь пегих...

– Что мне лошади! Я люблю своего Марцина.

– Пулю мне в лоб, если я знаю скакуна такой масти.

– Даже друзей не хотите помнить.

– Друзей! Неужели Марцин Закржевский? Вот как! Ну, тогда вы одной масти пара, - чубарые с челкой, - смеялся он, хотя ему не очень понравилась эта новость.
– Значит, если вы, панна Тереня, переходите в гвардию, так командование над кениговскими уланами переходит, верно, в руки панны Кларци! Воображаю, какой стон стоит среди поручиков! А где сейчас изволит пребывать Марцин?

– Сегодня он дежурит в замке при его величестве короле.

Это известие очень обрадовало его, и он прибавил в слегка шутливом тоне:

– Поздравляю вас, панна Тереня, с повышением.

Он встал, чтобы выглянуть в сад.

– А вы все надо мной смеетесь.

Она преградила ему дорогу.

– Напротив, я очень рад, - ответил он быстро и, чтобы загладить свое поведение, поцеловал ей руку.
– Только не забудьте пригласить меня на свадьбу.

– Извольте вооружиться терпением!
– выпалила она с огорчением.
– Пан подкоморий, отец Марцина, написал ему, что мы можем еще подождать.

– И я думаю, что можете - такие желторотые. Надо еще к вам нянюшку приставить.

– А мне бы хотелось поскорей переехать в Варшаву, - призналась она откровенно, усаживая собачонок на клавесин.
– Надоели мне Козеницы, хуже горькой редьки, с этими отставными полковыми клячами, с которыми только и придумаешь, что играть в опостылевший "марьяж". Представьте себе, за последнюю зиму я ни разу не танцевала! Ну, собачонки, с жаром, с жаром! стучала она, хохоча, собачьими лапками по клавишам.
– Только на Пасху, когда из Радома проходили гусары, наша мамзель, у которой среди них красавчик племянник, уговорила папу устроить в их честь бал, но чуть было дело не кончилось неудачей, потому что бургомистр не хотел дать зал во дворце...