Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
— Ты сказал, что я не должна звенеть, Эмерсон. Мой зонтик не звенит. Спроси её…
Аменит прервала меня, яростно требуя замолчать:
— Не далеко сейчас. Они услышат. Тише!
Ещё несколько минут ходьбы — и туннель открылся в большое пространство. Снова зашипев, Аменит подвела нас к тому, что казалось глухой стеной.
— Тише! — выдохнула она. — Тише! — Потом задула лампу.
Я даже не представляла себе, какой непроницаемой может оказаться тьма.
А затем — свет, как благословение. В стене перед нами открылось небольшое оконце. Из него вырывался свет — слабый, жёлтый и мерцающий,
Археологическая лихорадка! Есть ли иная страсть, сравнимая с ней по силе? Она охватила меня не в меньшей степени, чем моего удивительного супруга. В предназначении этого помещения не было никаких сомнений. Богатая мебель, резные сундуки, большие кувшины с вином и маслом, статуи, украшенные позолотой и фаянсом, озарялись светом нескольких алебастровых ламп. Piece de resistance[160] находился на низком ложе в центре комнаты — разложившийся труп, превратившийся от времени и естественных процессов распада в полускелет. Пожелтевшие зубы обнажились в отвратительной ухмылке, а кости одной руки прорвали иссохшую плоть.
— Они не практикуют мумификации, — воскликнул Эмерсон. — Трудно получить натрий[161], я… мммф!
Я не знаю, кто — Реджи или Аменит — напомнил ему, несколько насильственно, о необходимости молчания, но жест принёс желаемый результат. И как раз вовремя. Свет усилился. Он шёл из ламп, которые несли две фигуры с так хорошо известными нам очертаниями — две Служанки, запелёнутые от макушек до пят. Но я не думала, что одна из них — Ментарит.
За ними вошла Верховная жрица.
Лишь вышитые золотом одеяния отличали её от других. Жестом она отдала приказ. Служительницы повесили светильники на грудь и присоединились к ней, по одной с каждой стороны, заняв место перед ужасными останками. Три голоса слились в тихом напеве.
Аменит выполнила нашу просьбу. Перед нами стояла Верховная жрица. Но если она не снимет покрывало, длинный, извилистый и опасный путь окажется проделанным напрасно. К счастью для моих нервов, церемония была короткой — можно сказать, чуть ли не поверхностной. После короткого хора три фигуры опустились на колени, поднялись и вновь опустились. Две боковые остались на коленях. Та, что в центре, встала и подняла руки к лицу. Вуаль задрожала и упала. Тогда — признаюсь со стыдом — я закрыла глаза. Причиной явилось то, что жрица поцеловала иссохший лоб трупа.
Жрица — но не миссис Форт. Смолянисто-чёрные волосы и гладкие коричневые щёки принадлежали высокопоставленной кушитской девушке.
Я БЫ СКОРЕЕ ОСТАВИЛ РАМЗЕСА
Я отошла от окна так, чтобы Эмерсон смог поднять Рамзеса, который всё более повелительно толкался и пихался, настаивая на своём желании тоже увидеть происходящее. Через несколько минут свет в зале померк, но полного мрака не наступило. Лампы, бросавшие отблеск на мертвеца, будут гореть, пока не окончится масло — иронический комментарий к краткости
Я так погрузилась в философские и иные размышления, что шёпот Реджи прозвучал, будто крик:
— Ну, что? Это…?
Только тогда мне пришло в голову, что у него не было шанса увидеть что-либо.
— Нет, — прошептала я.
Обратный путь проходил в полном молчании. Я размышляла о смысле жуткой церемонии и составляла в уме для будущей публикации заметки о содержимом погребальной камеры, но одновременно находилась в тисках бессмысленной грусти. Я никогда не верила в теории Рамзеса о том, что миссис Форт была Верховной жрицей, но позволяла себе надеяться. Судьба бедной молодой невесты всегда казалась мне более трагичной, чем её мужа. Он, по крайней мере, знал, на что шёл, в то время как она следовала за ним преданно и без вопросов, уповая на его суждения и на способность защитить её.
Возможно, это было глупо, но благородно. Я чувствовала родство с ней — не с её глупостью, но с её мужеством.
Мы вернулись домой без происшествий. В комнатах было темно и пустынно, как и тогда, когда мы оставили их.
— Я хотела бы искупаться, — мягко сказала я Эмерсону, — но предполагаю, что это чревато риском пробуждения прислуги. Эмерсон, а как насчёт нашей одежды? Она вся в пыли и паутине, а это может предупредить шпиона.
Аменит поняла — то ли весь разговор, то ли его часть. Она хихикнула.
— Я спрячу. Дайте её мне.
— Что, прямо сейчас? — возмутился Эмерсон.
— Не время для шуток, профессор, — заметил Реджи. — Немедленно отправляемся в постель. Стража меняется в полночь.
И поспешил к своей комнате, следуя собственному совету. Аменит отправилась с ним. Я не видела их в темноте, но два силуэта были настолько близко друг к другу, что я подумала — должно быть, его рука обнимает её. Наших ушей достиг тихий смешок, и очертания растворились в тени.
— Слышал, Эмерсон? — прошептала я. — Стража меняется в полночь.
— Хм, да. Очевидно, первая смена благосклонна к даме, а вторая — нет. А она оказалась весьма умелой — если бы только не это хихиканье! Скорее, Пибоди, нам стоит последовать совету Фортрайта.
У нас имелось невообразимое количество чистых льняных рубашек. Я связала в узел грязную одежду и засунула её под кровать, надеясь, что Аменит утром займётся стиркой. А пока что у неё, видимо, имелись другие планы на оставшуюся часть ночи.
Эмерсон вскоре присоединился ко мне.
— Я не останусь, если ты хочешь спать, Пибоди, — прошептал он.
— Я сомневаюсь, что усну вообще. Что же нам делать, Эмерсон? Эта молодая женщина верна бедняжке Реджи, как ты думаешь?
— Если она не влюблена в него, то крайне убедительно изображает любовь. Ни одна женщина не могла бы сделать больше для мужчины.
Я подскочила в постели.
— Эмерсон! Ты не мог..!
— И ещё как. Наша жизнь может зависеть от подлинности её чувства. Я должен был узнать. — Он обнял меня и притянул к себе, прежде чем продолжить: — Но остаются более серьёзные сомнения. Обладает ли она властью совершить то, что обещала? Совсем не легко оснастить экспедицию такого масштаба в абсолютной секретности — даже для принцессы королевского дома.