Последний верблюд умер в полдень
Шрифт:
— О Господи милостивый! — воскликнул Эмерсон. — Ещё одна!
Женщина встала, и он, как и я, сразу увидел, что она не была той самой, которая целовала ужасный лоб мертвеца. Фигура была легче, движения — более грациозными. Она задрожала; прозрачные драпировки трепетали, как крылья испуганной птицы. Затем, с внезапным жестом, будто взлетающая птица, она отбросила их, и они рухнули на землю.
Стройное тело, едва прикрытое лёгкой одеждой под вуалью, принадлежало девушке на пороге женственности. Лицо имело форму сердца, изгибаясь мягко закруглёнными щеками к аккуратному остренькому подбородку. Кожа отсвечивала полупрозрачным
Первый звук, нарушивший тишину, возник откуда-то из-за моей левой лопатки. Он напоминал бульканье, с которым из шланга вытекают последние капли воды.
Эмерсон, справа от меня, шумно вздохнул. Губы девушки задрожали, и глаза её наполнились слезами. Я знала, что должна что-то сказать — что-то сделать — но, возможно, впервые в своей жизни буквально лишилась дара речи.
Выпрямившись, она расправила узенькие плечи и попыталась улыбнуться.
— Профессор и миссис Эмерсон, я полагаю?[184] — спросила она.
Её голос был мягким и нежным, со странным незначительным акцентом. Последовали ещё одно бульканье Рамзеса и сдавленный хрип Эмерсона, который при всей своей грубой наружности невероятно сентиментален.
Я бросилась к ней и заключила в объятия. Не могу вспомнить, что я говорила. Лишь предполагаю, что что-то всё-таки сказала.
Она прижалась ко мне на мгновение, и я почувствовала, как горячие слёзы оросили моё плечо. Но быстро исчезли.
— Прошу прощения, — сказала она, отстраняясь. — Я совершенно потеряла надежду. Вы не можете знать, что это значит для меня… Но мы находимся в невообразимой опасности, и не смеем понапрасну тратить время. Вы… вы… вы не оставите меня здесь?
Эмерсон шумно откашлялся и шагнул вперёд, протягивая руку. Она протянула ему свою; большие загорелые пальцы сомкнулись вокруг неё.
— Я бы скорее оставил Рамзеса, — заявил он.
— Рамзес… — Она взглянула на него и улыбнулась. — Прости за то, что не приветствовала тебя. Я много слышала о тебе от… от моего друга.
— Это ты должна простить нас, дорогая, — возразила я. — За то, что так грубо глазели на тебя и вели себя так, будто вообще потеряли разум. Правда, у нас не было ни малейшего представления, что ты находишься здесь.
— Верно, мы понятия не имели о твоём существовании, — подхватил Эмерсон. — Господь Всемогущий! Я никак не приду в себя. Ты можешь быть только дочерью Уиллоуби Форта, но кажешься такой… Сколько тебе лет, дитя?
— Пятнадцатого апреля мне исполнилось тринадцать лет, — последовал ответ. — Мой отец научил меня считать время, как англичане, и убедил меня в необходимости помнить эту дату — да и многие другие детали, так что я не забыла своё наследие. Но, пожалуйста, простите меня, если я не отвечу на ваши вопросы — а их должно быть много, и, о! у меня тоже. Я должна немедленно вернуться; мои верные служанки — увы, их так мало! — обречены на невыносимую участь, если моё отсутствие обнаружат. Эту встречу устраивали в спешке, без мер предосторожности, которые я предпочла бы. Мы только
— Подожди, моя дорогая! — воскликнула я. — Вопросы, служащие только для удовлетворения нашего любопытства, подождут, но есть и другие, чрезвычайного значения. Как нам общаться с тобой? Кому мы можем доверять? Это место — рассадник интриг.
— Вы совершенно правы, миссис Эмерсон. — Ментарит дотронулась до её плеча, что-то прошептала ей на ухо, и она кивнула. — Да, нам следует торопиться. Не беспокойтесь — на эти и другие вопросы будут даны ответы тем, кто отведёт вас обратно.
— Ментарит?
— Нет, она должна вернуться со мной. Но проводник известен вам — тот друг, о котором я говорила. Мой милый друг. — Она обернулась, и из прохода позади неё вышел человек. Он носил короткий грубый килт простолюдина; капюшон или маска из той же ткани закрывали голову и верхнюю часть лица. Ноги, грудь и руки были обнажены, без отличительных знаков ранга или богатых украшений. Но я узнал его ещё до того, как он отбросил капюшон со лба.
— Принц Тарек, — протянула я. — Значит, ты — Друг Реккит. Я так и думала.
— Твои глаза остры, как у орла, леди, — улыбнулся Тарек. — Я пришёл к тебе в темноте, ибо знал, что ты признаешь своего слугу, даже когда он одет в маску и платье простолюдина. Поторопимся, нам пора. А ты, сестрёнка…
Она обняла его. Это было невинное детское объятие; её блестевшая голова едва достигала его плеча.
— Береги себя, дорогой брат. Я буду готова, когда ты позовёшь меня.
И с последней лучезарной улыбкой, обращённой к нам, она завернулась в покрывало и исчезла в проходе, из которого вышел Тарек. Ментарит и другая девушка последовали за ней. Тарек стоял и смотрел ей вслед, пока свечение лампы не поглотила тьма.
— Идём, — звучно произнёс он. — Вы должны знать всё; времени не осталось. Вам надо вернуться в место обитания до того, как рассвет неслышно прокрадётся в восточную часть неба.
Эмерсон спустился по лестнице первым, Тарек держал лампу. Я собиралась идти вслед за мужем, но вдруг осознала, что Рамзес все ещё стоит, застыв, как камень, в том самом месте, где и находился на протяжении всей беседы.
— Рамзес! — резко сказала я. — Что, к чёр… Быстро ко мне!
Рамзес подпрыгнул. Когда он повернулся, я увидела, что его лицо было бледным и застывшим, как у лунатика. Я схватила его и стала трясти изо всех сил.
— Немедленно спускайся! — приказала я.
Он повиновался без традиционного «Да, мама». Ужасное предчувствие охватило меня.
Тарек спустился последним, закрыв за собой люк. Когда мы поспешили обратно, он рассказал нам не всё, но многое:
— Я всё ещё жил в Женском доме (то есть ему было менее шести лет — возраста, в котором мальчики покидали своих матерей), когда среди нас появились чужестранцы. Это стало великим чудом для меня. Я никогда не видел людей, подобных им, особенно леди, с таким удивительно белым лицом и волосами, как лунные лучи. Мой дядя Песакер, который только что стал Верховным жрецом Аминреха, боялся белого человека и хотел убить его, но мать вспомнила слова из старой книги мудрости, вещавшие нам: боги любят тех, кто напоит жаждущих и оденет нагих. Леди была больна, и вскоре родила ребёнка.