Послевкусие: Роман в пяти блюдах

Милети Мередит

— Спасибо, конечно, но я вполне могла бы обойтись и без твоей рекламы, — говорю я, изображая гнев.

Ричард и в самом деле быстро поправляется. Он уже ходит, опираясь на ходунки, правая сторона тела постепенно оживает. И все же бывают моменты, когда он словно уходит в себя, когда не может или не хочет ни с кем общаться. Тогда Ричард часами сидит на стуле, уставившись в пространство, с таким видом, словно кто-то повесил на его лице табличку с надписью: «Закрыто». Я надеюсь, что в такие моменты Ричард уходит в место более интересное, чем реабилитационный центр больницы Шейдисайд, однако же не настолько

интересное, чтобы ему не захотелось вернуться домой.

Доктора диагностировали депрессивное состояние и пичкают Ричарда всевозможными лекарствами, но для достижения необходимого эффекта требуется несколько недель. Через пару недель Ричард получает деньги по страховке, но мне кажется, что отправлять его домой еще рано. Дама — социальный работник со мной не согласна и говорит, что они могут прислать сиделку, которая первое время будет дежурить возле Ричарда по ночам. Но в его доме два этажа, говорю я, и он может упасть с лестницы или споткнуться о кошку, поэтому я прошу разрешения на переезд Ричарда в мой дом — вместе с его больничной койкой. Ричард будет выздоравливать под моим наблюдением.

— Завтра тебя выписывают, — говорю я ему на следующий день.

Ричард откладывает в сторону кроссворд и приподнимает бровь.

Когда я сообщаю ему о своих планах, он начинает протестовать:

— Я не хочу становиться обузой, не хочу, чтобы ты меня кормила и вообще суетилась возле меня. Я этого не выношу.

— Очень жаль, но, между прочим, тебе пора возвращаться к работе. Ты обещал мне отделать квартиру, а как ты будешь ее отделывать? Только если поселишься у меня. Когда закончишь, тогда и съедешь.

Ричард отворачивается и больше не произносит ни слова. Я начинаю беспокоиться, что совершила ошибку, открыто признав его беспомощность и зависимость, но вскоре Ричард начинает вертеться в инвалидном кресле, стараясь стянуть с себя спортивный костюм, тот, который цвета навоза. Он сворачивает его в узел и швыряет в меня, но костюм пролетает всего несколько дюймов. Тогда, запыхавшийся и измученный, Ричард говорит:

— Разводи костер.

Последние коробки я засовываю под лестницу, туда, где будет уютный закуток Хлои. Я очень устала, поэтому достаю из коробок только самое необходимое: игрушечного джинна, игрушечную кухню и ферму, а также мои кастрюли, сковородки, медные сотейники и разные кухонные принадлежности, при этом обнаруживается, что в миксере не хватает мешалки для теста, а плоская чаша из древесины оливкового дерева каким-то образом оказалась без своего ножа-меццалуны. Я понятия не имею о том, где моя зубная щетка, зато осторожно распаковываю и перемываю фарфор: сервиз Рассела Райта на двенадцать персон, купленный еще в пятидесятых. Обожаю этот сервиз за изящные изгибы, за чудесный блеск, за цвет такой голубой, что кажется, будто посуда светится сама по себе. Я люблю на него смотреть, когда он расставлен на полках в кухне. Тогда у меня возникает чувство, что я дома.

Сегодня с утра я побывала в доме Ричарда и забрала необходимые вещи: домашний кашемировый костюм, цветастый шелковый халат, тапочки, коллекцию DVD с лучшими матчами «Стилерс» — и Кэтрин, престарелую сиамскую кошку, нашедшую временное пристанище у соседей Ричарда, молодой работающей пары, которые не считали нужным тратить время на чистку

кошачьего лотка. Я открываю пакет с наполнителем для кошачьего туалета и, наполнив лоток, задвигаю его под лестницу. Ко мне подходит Кэтрин, трется о ноги и хрипло мурлычет. Она смотрит сначала на меня, затем на свой лоток, после чего с грацией, какой трудно ожидать от пятнадцатилетней кошки, вспрыгивает на горшок с пальмой, подаренной мне отцом и Фионой, и спокойно в него писает.

Ричард храпит, лежа на кровати у окна, в съехавших набок наушниках. За последние недели его волосы потеряли блеск и теперь висят седыми космами. Матч «Стилерс» за суперкубок семьдесят пятого года закончился, и на экране видео пляшут черно-белые полосы. Не в первый раз я удивляюсь тому, на что добровольно обрекла саму себя. Тот Ричард, которого я знаю, носит костюмы за тысячу долларов, стрижется у лучших парикмахеров и пьет утренний кофе из антикварных чашечек веджвудского фарфора. Он не носит дешевых спортивных костюмов, и у него никогда не пахнет изо рта.

Я выключаю телевизор и снимаю с его головы наушники. Ричард ворочается в постели, и я толкаю его в бок. Он открывает глаза и смотрит на меня. По его глазам видно, что он не понимает, где он и что с ним.

— Ты не хочешь сходить в туалет, Ричард? — спрашиваю я.

Ричард молчит. Он отказывается пользоваться «уткой» или специальным стулом с горшком рядом с его кроватью. Я знаю, что, когда я лягу спать, он попробует сам добраться до туалета, а это опасно, поскольку он еще плохо владеет своим телом.

— Пошли, Ричард. Я тебе помогу.

Он смотрит сначала на свои ноги, затем оглядывает комнату и наконец останавливает взгляд на моем лице. Сегодня утром, когда он брился, то оставил несколько седых волосков, которые теперь торчат у него на подбородке. Ричард начинает теребить их рукой, а затем кивает.

Мы направляемся к ванной, Ричард, еще не совсем проснувшись, наваливается на меня и принимается рассказывать анекдот:

— Слушай. В бар заходят три ноты: до, ми-бемоль и фа. Бармен говорит, что обслуживает только белых. Тогда ми-бемоль уходит, а до и фа берут кварту.

Ричард наклоняется и, чтобы сохранить равновесие, хватается за унитаз. Он высокий мужчина, а унитаз низкий, поэтому Ричарду очень неудобно. Его правая сторона все еще частично парализована и покрыта синяками. Он пытается выпрямиться, помогая себе слабеющей рукой. Я поддерживаю его, стараясь смотреть в сторону, потому что его пенис оказывается как раз передо мной. Ричард нависает над унитазом. Его рука сильно давит мне на шею и плечи, я отворачиваю голову, и мне очень неудобно. Наверное, со стороны все это выглядит крайне нелепо, словно два подростка играют в «твистер». Проходит несколько минут. Мы ждем.

Наступает моя очередь пошутить.

— Знаешь, что сказала виноградина, когда на нее уселся слон?

— Что… сказала… виноградина? — сквозь стиснутые зубы повторяет Ричард.

— А ничего. Просто выдавила из себя немного вина.

Ричард громко смеется. Внезапно из него вырывается струя мочи, и он пытается сдержать хохот.

— Не помню, чтобы ты раньше рассказывала анекдоты, — говорит он, когда мы устало тащимся обратно к постели.

— А я раньше и не рассказывала, — отвечаю я. — Во всяком случае, пока не стала взрослой.