Потерявшиеся в России
Шрифт:
Виталий Юрьевич налил в рюмки водки.
Они выпили. Алексей Николаевич нюхнул ломтик черного хлеба и отправил в рот кружок колбасы. Прожевал и сказал:
– Знаешь, где-то я прочитал, что есть много форм за-висимости и рабства в таких привлекательных вещах как любовь, дружба, творчество... И пьянство - одно из них.
– А жить в России и не пить почти невозможно. Толь-ко для большинства пьющих это становится проблемой, - тотчас отозвался Виталий Юрьевич.
– Это потому, что у нас пьют не для удовольствия, а для соответствия, - Алексей Николаевич поднял назида-тельно вилку с надкусанным огурцом.
– Соответствия чему?
– Теме наших разговоров, которые не о погоде и блю-дах, а непременно о мировых проблемах, как говорит
– Это ты точно сказал, - согласился Виталий Юрьевич.
– В связи с этим я опять упомяну Андрея Битова. Про вод-ку. Битов рассказывает, как он однажды распил бутылку с работягой в полтора центнера весом, который перевозил его мебель. Выпив столь небольшое количество спиртного, он распался буквально на глазах. На следующий день Би-тову довелось выпивать с хрупкой поэтессой. Они выпили гораздо больше, а она оставалась трезвой, и ум ее был яс-ным - будто и не пила! Когда Битов рассказал ей о работя-ге, с которым недавно выпивал, она сказала томно: 'Но ведь это не я, Андрюша. Это дух мой пьет'.
Алексей Николаевич от души рассмеялся, вытер по-душечками пальцев слезы на глазах и уже серьезно сказал:
– Да, дух - великая сила. В критических ситуациях на войне, в застенках, в ГУЛАГах именно интеллигентов не могли сломить. А вот тот же работяга, 'гегемон', ломался моментально.
Они выпили еще по рюмке, закусили оставшейся кол-басой и сидели, расслабленно откинувшись на мягкие спинки кресел, совсем не пьяные, но подобревшие, до-вольные и счастливые в своей многолетней дружбе.
Они познакомились в Университете, где Виталий учился на ин`язе, а Алексей на историческом факультете. Свел их преподаватель, молодой кандидат филологических наук Игорь Владимирович с необычной фамилией Зыцерь. И ростом и статью Игорь Владимирович походил на Мая-ковского, любил его стихи и замечательно их читал. Толь-ко лицом Игорь Владимирович не вышел. Мясистый нос, глаза-буравчики, оттопыренные уши и по-негритянски вы-вернутые губы. Но эта некрасивость пропадала, когда Зы-церь начинал говорить. Говорил он образно и интересно. Язык его украшали точные метафоры и меткие сравнения. Через минуту-другую общения с ним никто уже не замечал его оттопыренных ушей и мясистого носа. Студентки пи-сали на столах 'Люблю Зыцеря'. А он на свою беду полю-бил одну из тех, которой был безразличен. Эта безответная любовь, в конце концов, привела к тому, что он перевелся в Тбилисский университет, с которым вел переписку, и где была возможность вплотную заняться изучением культуры и письменности, предмета его увлечения - басков. Сначала Виталий Юрьевич изредка переписывался с Игорем Вла-димировичем, потом переписка как-то сама собой сошла на нет, и лишь через много лет ему на глаза попалась большая статья о докторе филологических наук Зыцере в одном журнале, где о нем писали как о крупнейшем специалисте в области баскской культуры. Больше Виталий Юрьевич об этом замечательном человеке ничего не слышал.
Зыцерь преподавал у них языкознание и латынь, знал языки, но его любовью был испанский. Он вел факульта-тив испанского языка, а еще организовал драмкружок, и сам играл в студенческих спектаклях. Виталий и Алексей ходили на факультатив испанского языка и в драмкружок.
Как-то Виталий показал учителю свои литературные опыты. Один рассказ Игорю Владимировичу особенно по-нравился, и он долго носился с ним, делал правки, что-то с разрешения Виталия переделывал. В конце концов, Вита-лий свой рассказ сам едва узнал. И расстроился, потому что это был уже не его рассказ. Ему вспомнилась история с Бабелем, которого он любил. Конечно, меньше, чем Гого-ля, но все же ставил его несоизмеримо выше Катаева или Федина... Однажды к Бабелю пришел безвестный автор и принес рассказ. Рассказ был плох, но он был о лошадях. А известно, что лошади - давняя, всепоглощающая страсть Бабеля. И Бабель буквально с помощью нескольких мазков сделал из посредственного рассказа
Виталий незаметно подружился и сошелся близко с Алексеем, их часто видели вместе и уже удивлялись, когда встречали порознь. А Зыцерь с ностальгической тоской рассказывал о Питере, о своих необыкновенных друзьях в ЛГУ, где он учился, об институте Герцена, куда они ходи-ли в знаменитый клуб, где директором работал легендар-ный армянин Охаян, который был знаком еще с Маяков-ским и со всей литературной богемной элитой тех времен и про которого студенты говорили без злобы: 'Всегда не-брит и вечно пьян директор клуба Охаян'. И Виталий, снабженный письмами Зыцеря, которыми он, к слову ска-зать, так и не воспользовался, к друзьям, сел в поезд и ука-тил в далекий и манящий город Питер...
Питер дал ему много. Виталий обогатился духовно, познакомился с интересными людьми, посещал музеи, хо-дил в оперу, но в творческом плане его ждала неудача. Хо-тя это было закономерно. То, что он писал, было посредст-венно. Да, его хвалили, но он сам видел, что его рассказы, - это только опыты, в них нет той силы, изящества и мастер-ства, которые отличают настоящую литературу от графо-манства. Это потом, значительно позже, он почувствует, что у него стала выходить та проза, которой можно не сты-диться. Вот тогда он поймет, как ему не хватает этого кот-ла большого города, где 'варится' большая литература. В конце концов, ему просто не хватало поддержки и совета учителя, мастера... И он писал в стол, веря, что его час еще придет. А то, что он не печатается сейчас, сию минуту, его особенно не тяготило: он никогда не относился к литера-туре, как к средству заработка, он писал, потому что не пи-сать не мог, и знал: то, что он пишет, это уже литература.
Разочарованный, он вернулся в свой родной город. С Алексеем они на какое-то время разошлись. Его друг после университета поступил в аспирантуру в Москве, защитил-ся, некоторое время преподавал в Московском областном пединституте, женился на иногородней студентке, но с жильем в Москве у него не сложилось, и он тоже вернулся в их родной город и стал преподавать в университете, ко-торый сам окончил. К сорока годам Алексей защитил док-торскую и стал профессором.
Они опять стали встречаться, изредка перезванива-лись, и было снова разошлись, но судьба еще раз свела их, поселив на одну улицу и в один дом. Теперь они стали ви-деться часто, а жены их бегали друг к другу за рецептами и доверяли друг другу свои женские тайны...
– Алеш, послушай, - оживился вдруг Виталий Юрье-вич, распрямляясь в кресле.
– Вчера по телевизору шел концерт. Пел Борис Моисеев. Я как-то все время думал, что он танцует, а он вдруг запел. Но это ладно, сейчас все поют. А вот пел он не что-нибудь, а 'Гоп-стоп'. И это бы еще ничего. Но пел он с ансамблем Александрова. А они в военной форме и в фуражках. Представляешь, армия, как грянет вслед за мужиком сомнительной ориентации: 'Гоп-стоп, ты отказала в ласке мне...'
– Маразм!
– фыркнул Алексей Николаевич.
– Скорее пошлость, причем, откровенная, - подтвер-дил Виталий Юрьевич.
– Если бы Шопенгауэр услышал это, он бы никогда не сказал, что высшим из искусств яв-ляется музыка... Мы становимся бездуховными. Интернет заменил книгу, а телевидение пропагандирует жестокость и насилие. Молодежь боится реальности и ищет спасения в наркотиках, водке, сексе. Женщины не хотят рожать, а му-жики не хотят брать ответственность за семью. Матери бросают своих новорожденных детей, что всегда считалось верхом безнравственности и грехом... Общество дегради-рует.