Потоп
Шрифт:
Действительно, слышатся пронзительные крики, но какие-то странные: в них слышится не ликование, а ужас.
Пальба у ворот вдруг сразу прекратилась. Кучки конницы Саковича мчатся с левой стороны к главной дороге. С правой стороны пехота останавливается и вдруг начинает отступать к зарослям.
— Что это? Ради бога! Что это значит?.. — кричит мечник.
Но в ответ из лесу, откуда вышел отряд Саковича, теперь лавиной хлынули люди, лошади, знамена, бунчуки, сабли, и не идут, а несутся, как вихрь или ураган. В кровавом блеске пожара их
— Боже, великий Боже, — кричит мечник, точно обезумев, — это наши! Это, верно, Бабинич!
— Бабинич! — кричат за ним все в один голос.
— Бабинич! — слышатся испуганные голоса в отряде Саковича.
И весь отряд поворачивает направо, чтобы соединиться с пехотой.
Забор с треском рушится под напором лошадей; луг наполняется убегающими, но те уже сидят у них на шее — рубят, режут, колют без пощады, без милосердия.
Крики, стоны, лязг сабель… И те и другие налетают на пехоту, опрокидывая, давя и уничтожая ее. Наконец вся масса бросается к реке и скрывается в зарослях на противоположном берегу. Их еще видно. Они гонятся и рубят, рубят!.. Сверкнули в последний раз саблями и исчезли в кустах, в темноте…
Пехота мечника стала возвращаться от ворот и тех домов, которые более не нуждались в защите; конница все еще стояла в каком-то оцепенении, ряды ее глухо молчали, только когда с треском рухнул горящий дом, чей-то голос произнес:
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Да это буря пронеслась!..
— Ни одна живая душа не уйдет от такой погони! — прибавил кто-то.
— Мосци-панове, — воскликнул вдруг мечник, — да неужели мы не бросимся преследовать тех, которые обошли нас с тылу? Они отступают, но мы их догоним!
— Бей! Убей! — крикнули все хором.
И вся конница погналась за отрядом неприятеля. В Волмонтовичах остались одни старики, женщины, дети и панна с подругой.
Пожар тотчас же потушили; всех охватила безумная радость. Женщины со слезами и рыданиями поднимали руки к небу и смотрели в ту сторону, куда погнался Бабинич.
— Да благословит тебя Господь Бог, воин непобедимый! Спаситель наш, спасший нас, наших детей и наши жилища от гибели!
Дряхлые Бутрымы повторяли хором:
— Да благословит тебя Бог! Да ведет тебя Бог! Если бы не ты, не было бы уж Волмонтовичей!
Ах, если бы в этой толпе знали, что деревню от огня и меча спасла та самая рука, которая два года тому назад предала ее огню и мечу…
Потушив пожар, все занялись ранеными. Подростки бегали по месту побоища с дубинами в руках и добивали шведов и солдат Саковича.
Оленька тотчас же стала распоряжаться осмотром раненых. Никогда не терявшая присутствия духа, всегда полная энергии и сил, она
Затем все население последовало за нею к кресту, чтобы помолиться за павших, всю ночь никто не смыкал глаз, все ожидали возвращения мечника и Бабинича и хлопотали, чтобы подобающим образом принять победителя. Зарезали несколько волов и баранов; костры горели до утра.
Одна Ануся не могла ничего делать. Сначала страх отнял у нее силы, а потом она чуть с ума не сошла от радости. Оленьке пришлось позаботиться и о ней; а она то смеялась, то плакала, то бросалась в объятия подруги и повторяла бессвязно:
— А что? Кто спас и нас всех, и мечника, и Волмонтовичи? Кто обратил в бегство Саковича? Кто разбил его и шведов? Пан Бабинич! Я знала, знала, что так будет! Ведь это я его сюда вызвала. Оленька! Оленька! Как я счастлива! Не говорила ли я тебе? Его никто не может победить. С ним не сравнится и пан Чарнецкий… О боже, боже! Правда, ведь он вернется? Еще сегодня? Если бы он не думал вернуться, так зачем же было сюда приходить? Правда? Слышишь, Оленька? Лошади ржут вдали.
Но вдали ничто не ржало. Только под утро раздался лошадиный топот, крики и песни. Это вернулся пан мечник. Конница на взмыленных лошадях заполнила всю деревню. Пенью, крикам и рассказам не было конца.
Мечник приехал весь в крови, запыхавшийся, но радостный и до утра рассказывал, как он разбил отряд рейтар и как преследовал его на протяжении двух миль и всех перебил.
Он, как и все войско, был уверен, что Бабинич вернется с минуты на минуту.
Но настал полдень, затем солнце, совершив вторую половину пути, стало склоняться к закату, а Бабинич все не возвращался.
У Ануси вечером ярко разгорелись щеки.
«Неужели он только о шведах думал, а не обо мне? — думала она. — Ведь получил же он письмо, раз пришел сюда».
Бедная, она не знала, что души Брауна и Юрия Биллевича давно уже на том свете и что Бабинич никакого письма не получал!
Если бы он только получил его, он с быстротой молнии вернулся бы в Волмонтовичи, но только… не для тебя, Ануся…
Прошел еще день; мечник все еще не терял надежды и поэтому не уходил из «застенка».
Ануся упорно молчала.
«Он оскорбил меня страшно! Так мне и надо за мое легкомыслие, за мои грехи!» — говорила она себе.
На третий день пан Томаш послал несколько человек на разведки. Они вернулись на четвертый день и сообщили, что пан Бабинич взял Поневеж, перерубил всех шведов, а сам ушел неизвестно куда, так как слухов о нем нет.
— Теперь мы его не найдем, пока сам он не вынырнет! — сказал мечник. Ануся превратилась в какую-то крапиву: кто из офицеров ни прикасался к ней — отскакивал как ошпаренный. На пятый день она сказала Оленьке: