Повелитель снов
Шрифт:
Блестящая поверхность пола, подиум, небольшая сцена, погруженный во тьму зал, и только крутящийся зеркальный шар под потолком орошал черное пространство наверху мнимым млечным сиянием…
Эжен появился в белом фраке; длинные его волосы были набриллиантинены, лицо бледно, и более всего в странном этом освещении он походил на Пьеро… Так и казалось, он сейчас взмахнет рукавами и начнет декламировать – тонко, ломко, пронзительно: «Пропала Мальвина, Мальвина моя…»
Но музыкант лишь поклонился, сел за клавиатуру синтезатора…
Первым решился мужчина средних лет… Он открыл наугад лежащий перед ним томик, прочел отчетливо, почти
23
Стихотворение Петра Катериничева «Декабрь».
Эжен застыл на своем возвышении, потом, едва касаясь, провел пальцами по клавиатуре… И словно теплый ветерок пробежал над залом, едва шевеля листву деревьев, но уже угадывается близкая осень с ее легкой, невесомой, как летящие над зеленой стрельчатой озимью паутинки, грустью… А потом – словно черный провал ноября, и осень делается строгой, и холодные нити дождей струятся с оловянного казенного неба, и листья обвисают линялым тряпьем, и капли стынут на изломах черных сучьев, и земля вдруг запахнет остро, призывно… А мир сделается волглым и серым – в ожидании снега.
Снег должен пасть пушистым покоем, сгладить неприглядное сиротство оголенного леса, разоренных гряд, убогое бездорожье неяркой, милой земли… И его все нет, нет, нет… Порою срывается с низких туч мокрая крошка, сыплет, покрывая озябшую землю грязной холодной хлябью, и озимь трепещет предчувствием близкой гибели.
Снег возникает, как чудо. И день и другой небо напитывается тяжестью, нависает, делая мир беспокойно-растерянным, и люди мечутся – ломкие, уязвимые, беспомощные, они словно ищут покоя и – не находят…
А мир постепенно мутнеет, обращаясь в сумерки, пока не опустится вечер – черный, непроглядный, от которого хочется укрыться за желтым светом абажуров, за золотом плотных портьер, в тепле янтарного чая и хмеле пурпурного вина… И год бредет к закату налитой тяжелой, свинцовой усталостью, сковавшей землю… И – жизнь бредет к закату… И закат этот смутен за пеленою, и хочется бежать, но бежать некуда – слишком малы пространства усыпанных снегом улиц, слишком черны зеркальные провалы окон… И душа мечется и летит, и, не в силах взмыть и оторваться от земли, падает в мягкое, уже подтаявшее месиво, и кажется, – это ангел с изломанными крыльями, и он бредет, прикрываясь ими, будто серым мокрым плащом, и путь его укутывает мгла, и та, что позади, и та, что вокруг, и та, что будет…
И
И никто не увидел, как в этой мгле ангел вышел на высокий берег и, отбросив вымокшие крылья, оставил коченеющий город и взмыл в прозрачно-строгое ночное небо.
Глава 60
…А потом звучала другая музыка и другие стихи… И снова музыка… И когда все закончилось, Эжен встал, молча поклонился, холодный, отрешенный и безразличный, и – ушел. Аплодисментов не было, не было ничего, что обычно сопутствует успешному концерту… Да и разве это был концерт?.. Когда Эжен звуками будил в душах людей такое, что они забыли давно и зареклись вспоминать… И сейчас расходились молчаливые и немного оглушенные тем, что произошло или еще происходило с ними, и видения собственных жизней или смертей еще теснились в их воображении… Все боги и все демоны живут в каждом из нас, все герои, все великие деяния, все блестящие победы и гениальные достижения, но людям – страшно пробудить их… Ведь тогда жизнь их переменится и никогда не сделается прежней…
С доктором Ростовцевым, да и вообще со всеми я простился кивком и побрел по опустевшей набережной в сторону дома. Воспользоваться автомобилем мне даже в голову не пришло… Ночной шепот волн сплетался со звуками и видениями в душе моей, и я брел этим полусном, и море казалось порой нарисованным – столь четки и рельефны, словно скрученные из проволоки, были белые гребешки волн, столь ирреальны темные помпезные здания, столь глумливо-виртуальны светящиеся вывески круглосуточных игровых залов…
И – снова услышал музыку, и увидел одинокую фигурку музыканта за парапетом у моря, едва плещущего на берег и, казалось, засыпающего под эту мелодию:
Из края в край вперед иду, и мой сурок со мною,Под вечер кров себе найду – и мой сурок со мною…Эжен сидел на камне, закутанный в длинный балахон, и играл на флейте. Как он здесь очутился – волею ли Гермеса был перенесен со скоростью мысли или…
Впрочем, мог просто приехать на машине любого из гостей. Рядом стояла бутылка дорогущего коньяка. Я хотел было пройти незамеченным, но подумал вдруг, – что, если Эжен напьется, упадет в воду и утонет? Или с ним приключится что-то еще? Страха за себя не было вовсе. То ли устал опасаться, то ли просто устал настолько, что перестал воспринимать этот ночной город явью и он стал для меня городом снов… А в снах, даже кошмарных, все жутко, но ирреально и проходит с наступлением утра. Или – нет?..
Эжен поднял голову, увидел меня, махнул рукой:
– Ты все-таки остался, странник. Зря…
– Почему ты здесь, Эжен?
– Учусь играть.
– Ты играешь божественно.
– Я просто жалкий комедиант. Да, я играю. То – великого композитора, то – великого музыканта… И у меня не хватает ни мужества, ни мастерства притвориться таким, как все. Серым. Оранжевым. Голубым. Одноцветным. Чтобы я мог развлекать публику. И стал признанным. Может быть, тогда Анета тоже признает меня?
– Ты делаешь больше.