Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева
Шрифт:
– Отче, отче, батюшка-царь у врат стоит с дружиною!
– А ты врата отворил?
– Нет, отче.
– Что ты натворил!
И бегом ко вратам, отворяют врата. А батюшка-царь на лошадях топчутся и нервничают.
– Вы что царю врата не отворяете?
– Прости, батюшка, виноваты.
– Вы что здесь делаете, лентяи?
– Молимся, батюшка.
– Молитесь? Посмотрим, как молитесь. Вот вам приказ: сосчитайте на небеси все звёзды, смерьте толшину земли и оцените вашего императора. Даю вам сроку две недели, не ответите – сожгу ваш монастырь! – Повернул коня и уехал.
Игумен в слёзы, рассказал братии, все уныли, наложили на себя правила, взяли на себя пост. А тут
– Что с вами?
– Да отойди, не мешайся!
– Да вы что, что случилось с вами? Может, помогчи в чём-нибудь?
– Да отойди ты, не мешайся, не до тебя нам здесь.
Он пуше пристрел [68] :
– Да вы что, обалдели? Да расскажите, что случилось, молчать – дак что, лучше, что ли, будет?
Оне рассказали, что батюшка-царь приказал. Иван выслушал: ого, дело совсем простоя. И говорит:
– Дайте мне два целкова, я вам всё налажу.
Оне к игумену:
– Отче, Иван-пьяница просит два целкова и говорит, всё наладит.
– Дайте ему пять целковых да отвяжитесь от него, и без него горя хватат.
Дали ему пять целковых. Иван ушёл, приходит в город, заходит в магазин, покупает самый большой лист бумаги, приходит домой, свёртывает лист в небольшой кубик, берёт шило и весь кубик изрешатил. Дождался сроку, приходит к царьским вратам и стучит. Стража отворяет:
68
Пристал.
– Что надо?
– Иду с такого монастыря, ответ доржать батюшке-царю.
Стража доложили батюшке-царю:
– С такого-то монастыря пришёл монах ответ доржать.
Батюшка-царь:
– Немедленно пропустить!
Ивана пропустили. Иван кланяется в ноги:
– Ваше превосходительство, батюшка-царь!
– Ну что, сосчитали звёзды на небеси?
– Да, батюшка-царь, сосчитали. – Развёртывает лист бумаги, подаёт батюшке-царю: – Вот, батюшка-царь. Не поверите – посчитайте сами.
– Да, правильно. А смерили толшину земли?
– Да, батюшка-царь. Наши родители ушли мерить. Когда мы к ним придём, оне нам точно скажут.
– Да, правильно. А оценили вашего императора?
– Да, батюшка-царь. Небесный царь – тридесять сребреников, но вы как земной, то двадцать девять хватит.
– Да, правильно. А что я чичас думаю?
– Да, батюшка-царь. Сколь мне дать казни за мои дерзкие слова.
– Ну хорошо, идите и молитесь.
Выходит Иван, на остальные деньги гуляет, приходит в монастырь подвыпивши, смотрит: все дряхлы, испостились. Увидели Ивана, окружили, спрашивают:
– Ну что?
– Да молитесь себе спокойно.
Брату Степану не повезло в Уругвае. Чупровы оказались жёстки, Степана оне за человека не шшитали, всегда подсмеивали: то «Стёпонькя», то «Зайчик», то «траир». Он всё терпел. У них была одна корова, он раз загнал в ихний выпуск [69] , оне его отругали и корову выгнали. Он приходит со слезами и рассказывает, мы ему посоветовали: «Не переживай, а корову загони в наш выпуск». Вскоре приезжает в гости сестра Евдокея и увидела, как братуха проживает: брат Степан с Александрой ходют на заработки, нанимаются свёклу прорубают да полют. И видела, как обращаются Чупровы с братом, стала говорить: «Что тебе, Степан, белый
69
Огороженное место для выпаса скота.
Степан первое время тянул, Александра не хотела, и у их ета история продолжалась селый год, в консы консах Степан не вытерпел, и уехали в Аргентину. У них уже была дочь Хиония.
Арсений Филатович с Валентиной Леонтьевной с каждым днём спорили больше, она на пашне работать не хотела, да и вообче в Бразилии женчины на пашнях не работают. Так как там занимаются зерновыми посевами, то женчины толькя управляются дома. Да и Арсений ей сулил горы, а на самом деле обманул. Анна, мать, разжигала Арсения, а моя тёща – Валентину, и до тех пор к ним лезла, что оне разошлись. Арсений уехал без вести, Валентина осталась одна, постепенно на Валентину стали роптать, что на неё посматривают мужики, и тёща изменила позицию и стала против него. Бедняжка, она здесь в Уругвае толькя страдала, и дошло до того, что моя тёща достала из уборне ведро говна и вылила к ней в сундук. Валентина со слезами всё бросила и уехала в Бразилию.
У нас с Марфой с каждым днём в жизни обвострялося хуже и хуже, Марфа стала показывать свой природный характер, стала за каждые пустяки огрызаться, за каждоя слово ответит десять. Жить стало невозможно. Я старался всяко убедить её, и ругал, и спрашивал:
– Где наше обещание? Мы друг другу обещались во всём угождать и посторонних не слушать, а ты связалась с матерью, и лезете в каждое дело.
Вся деревня уже заговорила: Марфа пошла материнной дорогой, и говорили мне всё чаше: «Данила, гони ты тёщу и Марфе гайкю подкрути, а то будет поздно». Я Марфе всё ето говорил. «Не изменишься – возму всё брошу и уеду, тогда хватишься!» Но ето не помогало.
Тёща до тех пообнаглела – что хотела, то и творила, в моим дому командовала, каструли проверяла, но вот чудно: Марфу превратила во врага, а со мной по-прежнему лучше её не найти. Но у меня на сердце камень рос боле и боле.
15
В один прекрасный день говорю Марфе:
– Марфа, поехали хотя на сезон в Аргентину, освежимся, помидор посеем, осенью вернёмся. Моё р'oдство увидишь, познакомишься.
Она перво возразила, но потом постепенно убедилась, и мы весной уехали в Аргентину. Наше р'oдство встретило нас очень хорошо. Сестра Степанида уже бросила своего чиленса, но у ней уже была дочь Федосья. Чиленес угодил ленивый и выпиваха, поетому она его бросила.
Мы со Степаном арендовали земли по два гектара и посадили помидор. Помидоры уродили очень хор'oши, пришло время сбор, стали собирать, было радостно, перспектива была хор'oша. Но одиножды собрали помидоры, поехали сдавать. Сдавали помидоры, и тут народ заговорил: гроза идёт. Мы ету тучу видели, но не обратили внимание. И вот всё стемняло, и пошёл дождь с градом, да такой град выпал, селую косую четверть [70] , у машин стёклы повыбило, на пашнях зайцав побило. Мы с братухой едем домой и горюем: а что с нашими помидорами? Приезжаем домой, спрашиваем, много ли граду было, нам отвечают: «Да, много». Утром приходим на помидоры, и что видим? Одне палочки все изломанны, и помидоры все побиты. Сердце сжалось, всё опротивело.
70
Косая четверть – расстояние между большим и безымянным пальцем руки.